Джон Биггинс - Австрийский моряк

Он почесал подбородок.

— В Полу? Я бы держался подальше от этого места, старик. Там неспокойно, насколько я знаю, и в город вошли итальянцы. Если доберешься, тебя просто возьмут в плен и посадят за колючую проволоку вместе с остальными. Послушай, — он понизил голос, — через час уходит поезд, эвакуирующий австрийских госслужащих и их семьи. Военных брать не собираются, но... но ты мой старый друг, несмотря на войну, и я смогу посадить вас на поезд, если поторопитесь. Он идет только до линии Вена-Триест, но увезет вас подальше от итальяшек.

Прежде чем мы покинули «Палаццо Ллойд», Гренвилл-Хаммерсли любезно позволил нам четверым (мне, д'Эрменонвилю, Легару и телеграфисту Стонавски) быстро помыться и выпить по чашечке горячего и крепкого английского чая. Во время чаепития бедный Стонавски скорчил рожу, но вежливо притворился, что испытывает наслаждение. Затем мы отправились дальше. Когда поезд с репатриантами лязгал вдоль набережной с каштановой аллеей, он миновал австро-венгерскую Морскую Академию: мою альма-матер, где я так много мечтал, а теперь почти столь же неряшливую и взъерошенную, как и я. Мы проехали верфь в Кантриде, потом поезд замедлил ход, свернул и начал подниматься по склону горы Учка. Вскоре мы с грохотом катили по глубокому ущелью. Что-то заставило меня обернуться и взглянуть вниз, на узкий проход.

Там, как стальной синий занавес у края ущелья, лежала Адриатика, мерцающая под лучами тусклого ноябрьского солнца, её гладь нарушали только горбы островов Велья и Черзо. Потом колеса поезда завизжали на изношенных рельсах, и мы начали преодолевать подъем. Море исчезло в завесе паровозного дыма и за высокими известняковыми стенами ущелья. Поезд немного повернул, дав мне возможность последний раз насладиться проблеском моря, и оно исчезло навсегда, когда мы вошли в тоннель. Я почувствовал, что в этот момент закончилась моя жизнь австрийского моряка. Лишь намного позже, я понял, что в первый раз увидел море с этого же самого места, когда мы с семьей приехали отдыхать в Аббацию.

Следующие четыре дня прошли как в лихорадке: всё как в тумане и каждая сцена перетекала в следующую. Сначала мы остановились в Дивакке, до которой добрались после утомительных пятнадцати километров, как на ипподроме Фройденау во время бегов в 1913 году, за исключением того, что вместо лошадей выступали поезда, набитые беженцами и сплошной серо-зелёной людской массы, еще покрытой коркой грязи из окопов. Станция и ее окрестности так кишела солдатами, что поезда едва могли протиснуться к платформе сквозь толпу. Возвращающиеся с итальянского фронта люди текли широким потоком, сотни и тысячи тех, кому удалось не попасть в плен за несколько дней до того, как перемирие в Падуе вступило в силу.

Все направлялись теперь домой, в полудюжины (в настоящий момент) весьма гипотетических отечеств, возникших на руинах двуединой монархии. Наверное, к горлу самого пылкого врага подступил бы комок, когда он увидел состояние, то которого пала императорская и королевская армия: аморфная толпа усталых, побежденных, голодных и часто больных людей в рваной форме, они дрались и толкались, чтобы повиснуть в дверях или забраться на крыши потрепанных скотовозок. Многонациональная армия Габсбургов просто развалилась на части, как и государство, которое она когда-то защищала. Уже почти смеркалось, шанс сесть на поезд, даже свисая снаружи, был весьма низким.

Мы уже свыклись с мыслью о ночевке под открытым небом и дождем, как вдруг нас окликнули, и мы и увидели человека, на ходу машущего из двери скотовозки. Это был Тони Штрауслер и команда U19. Мы побежали вдоль поезда, и они затащили нас и наши вещи внутрь. Они прибыли из Полы: ушли из города пешком по железнодорожной ветке перед появлением итальянцев. Одного застрелил часовой, когда они пробирались мимо контрольно-пропускного пункта около Диньяно. Потом им удалось сесть на поезд, идущий в Дивакку.

— Спасибо, Штрауслер, — сказал я, — любезно с твоей стороны было приберечь нам место.

— Не вздумай благодарить, мы, подводники, должны держаться вместе. Но неужели это все, кто остался?

— Да, только четверо. Пятеро больных остались в Дженовиче, и один, чтобы за ними присматривать. Шестеро южных славян тоже откололись, потом Месарош и ещё двое вышли в Сиссеке. Так что перед тобой вся команда U26. Сейчас мы направляется в Вену, потом домой.

— А ты сам?

— Моя жена и сын в Галиции, под Краковом. У меня тетя в Вене, могу остановиться у неё на несколько дней и присмотреться, что собирается делать Военное министерство, потом попробую добраться до Польши.