Валерий Панов - Франкфурт 939

Стук не стал громче, но и не унимался.

«Ладно, усердие нужно поощрять».

– Иду, иду! – Крикнул Рене, натягивая сапоги. Дошёл до двери, отворил. За ней священник. – Что так долбиться-то? Слышу я, не глухой.

У того взгляд испуганный, он в ужасе. Вряд ли это от грубого приветствия. Да и не так уж грубо вышло. Скорей, брезгливо.

Видно, что-то стряслось.

«Вот только этого сейчас не хватало».

– Там… там…, – священник тяжело дышит, будто задыхается. С трудом выговаривает слова, но толку от них нет.

«Чего ради так напрягаться? Возьми, отдышись, скажи всё спокойно. Ни черта ведь не понятно. Ах да, здесь это запретное слово. Но ладно, про себя можно».

– Что случилось-то? – зевнув, спросил храмовник.

– Идёмте, идёмте, – замахал руками суматошный, – Его Высокопреподобие вас зовёт. Дело срочное.

– Меч брать? – Рене нахмурил брови. Шрам над правым глазом загнулся в дугу. Старая боевая рана.

– Нет-нет-нет, не пригодится, – произнёс священник и зашагал боком, будто краб. Безотрывно глядит на храмовника, пойдёт ли следом. Рене почесал затылок, растрепав чёрные с проседью волосы, взял-таки меч, прикрыл за собой дверь, и пошёл.

Раньше он охотнее исполнял приказы. На войне было проще, там он уважал командира, бывалого вояку и хорошего друга. А здесь… Здесь даже не приказы, а распоряжения, и отдают их пугливые беспомощные ветоши. Рене таких не уважает. Не важно, служишь ты Господу, королю или герцогу, мужик должен оставаться мужиком. Бог запрещает тебе брать в руки меч? Пусть. Возьми молоток, плуг, лопату, что угодно. Займись делом, и не стони как девица, если посадил занозу. Монахи по ту сторону реки всем обеспечивают себя сами, ещё и людям помогают, а эти, городские, приучены к наёмному труду, вот и чахнут, растрачивают церковную казну на собственные прихоти.

Базилика Спасителя – главная церковь Франкфурта. Ей и ста лет нет. Раньше на этом месте стояла дворцовая капелла. С тех времен сохранился атриум и коридор, соединявший капеллу с судебным залом. Стена только со стороны дороги, а со двора – колоннада. Внутри колодец, подсобные да жилые помещения. Впрочем, это не крепость, стены не замкнуты и никаких ворот. Войти может любой, но что тут делать? В атриуме красивей, там есть скамьи и фонтан, но вот туда-то двери почти всегда закрыты для простого люда.

Ближайший вход в базилику буквально в пяти шагах от жилья. Он ведёт в трансепт 3 3 Трансепт – поперечный неф (вытянутое помещение, ограниченное с одной или с обеих продольных сторон рядом колонн) в базиликальных и крестообразных по плану храмах, пересекающий основной (продольный) неф под прямым углом. . Его Высокопреподобие викарий Руперт сидит на скамье и отбивает ногой ритм, будто какой-то менестрель. Нервничает. По лицу видно. Поди, неосознанно вспомнил навязчивую мелодию, но думает совсем о другом.

Рене прежде не видел викария таким потерянным. Не то чтобы он сопереживал, сам посмеётся вдоволь, когда эта мразь откинется. Прикончил бы его лично, кабы не давний долг, и последствия, и… нет, не прикончил бы, но смерти ему желает. Такую сволочь ещё поискать.

Руперт увидел храмовника и подскочил, засеменил к нему, шаркая по полу.

– Ваше Высокопреподобие.

– Рене, беда, – викарий взял его под руку и повёл к подвалу. – Пипин пропал куда-то.

– Меня разбудили из-за того, что малец не пришёл вас ублажить? – угрюмо спросил храмовник.

– Не смей такое говорить! – возмутился Его Высокоморальность. Остановился и притянул Рене к себе за локоть. Сутулый коротышка едва ли достаёт ему макушкой до плеча. Надув щёки, уставился на него злобно. Храмовник долго смотрел на насупившегося старика сонным взглядом, но понял, что тот не отстанет, и изобразил раскаянье. – Все эти слухи – наглая ложь. Будь выше этого, – продолжил Руперт, ступив на первую ступень винтовой лестницы.

Как же Рене устал от этого дерьма. Большую часть жизни он прожил обычным воякой, привык к простоте, честности, открытости. Мир наигранной святости и лицемерия ему противен. Он сознаётся в проступках, не отрицает их открыто в присутствии людей, которым известна правда, чтоб после громко осуждать других за менее страшные прегрешения. Ему противны толстые священники, твердящие о скромности и призывающие покаяться в алчности, или епископы в шелках, что, восседая на подушках, осуждают завистливых, злых, горделивых, которые по́том и кровью добывают себе хлеб. Легко порицать страсть к тому, что самому даётся даром. Любой не без греха, но собственные недостатки осуждать негоже. Да и зачем, когда вокруг столько чужих?