Валерий Панов - Франкфурт 939

Прямо как Гунтрам. Терпеть не может никого из них. Чванливые ублюдки. Им при рождении чуть больше повезло, а гонору, будто каждый тут Александр Македонский. Паразиты, бездельники, лентяи. А может, просто наскучили своей брезгливостью и вечным недовольством. Всё им не так и до́ма лучше. Будто их тут насильно держат.

Есть, впрочем, и местные рыцари, которые поддерживают герцога Эбергарда и принца Генриха, но даже им Гунтрам не рад. Они тут ни к чему, никакой пользы не несут. Ладно бы воевали – так нет, они здесь не за этим. Не редкость, что отец хранит верность королю (может, деятельного участия в войне не принимает, но и против не выступает; где-то финансами поможет, порой провизию отправит), а сын меж тем на стороне противника. Кто бы ни победил, род процветает. Потом один из них шепнёт правителю: Мол, ты прости моего родича, ошибся он, пусть то будет наградой мне за верную службу. А может и наоборот сказать: Казни его, он своё пожил, пусть его титулы и земли отойдут ко мне. Так у них, знатных, принято. Вот и торчат подальше от сражений. Не дай Бог, ранят ненароком. Те, у кого есть честь и смелость – те сейчас в лесах с принцем Генрихом.

Гунтрам подошёл к двери – не заперто. Конечно, нет. Откуда этот страх? Ингрид лежит на кровати, в платье, не под одеялом. Глаза закрыты. Задремала. Сморило её ожидание. В последнее время Гунтрам всё чаще задерживается. Порой не поспевает вовсе.

Присел рядом и положил руку ей на колено. Плавно провёл ладонью по бедру, и вверх по животу. Она проснулась. Сперва улыбнулась, но после, будто устыдившись, спрятала улыбку и отвернулась. Легла на бок, к нему спиной. Гунтрам лёг рядом, обнял капризную особу.

– Зачем ты продолжаешь приходить? – спросила Ингрид сонным голосом и так, словно не ждала его, а в платье до сих пор лишь потому, что раздеться лень.

– Ты знаешь.

– Нет, не знаю, потому и спрашиваю.

– Я люблю тебя, – ответил Гунтрам и прижал её к себе.

– Нет, не любишь. Иначе бы, оставил в покое. Бросишь сейчас, и расставание не будет в тягость.

«Как же она этим достала. Взбредёт что в голову и начинает: «Оставь меня, нам не быть вместе». И ведь не отмахнуться от её глупых мыслей – обидится. Вот и лежишь, думаешь, как бы ответить, чтоб выкинула эту дрянь из головы».

– Молчишь и не уходишь? – продолжила Ингрид. Как же она порой назойлива. – Рано или поздно придётся прекратить. Отец выдаст меня замуж, и что тогда?

– Я увезу тебя, он нас не найдёт, – не выдержал Гунтрам.

– И заживём как бедняки? – усмехнулась она, аж грудь дёрнулась. – Спать в хлеву, работать в поле. Так, да? Я не смогу.

– А жить без любви сможешь? Думаешь, суженый будет писаным красавцем и влюбится в тебя до беспамятства?

– А вдруг? – голос её игрив, как и у всякой стервы.

– Брось. Никто не полюбит тебя так, как я.

– Красиво говоришь. Как будто, в первый раз влюбился. И как же ты меня любишь?

– Всем сердцем. Я готов убивать ради тебя.

– Это мне и не нравится. Ты готов убивать, а умереть за меня сможешь? Отдашь свою жизнь за меня и наших детей?

– Ты прекрасно знаешь, как я хочу детей. Я полюблю их, и умру ради них, если придётся.

– Опять же, я тебе не верю. Слова твои пусты и идут не от сердца. Докажи мне свою любовь и я твоя. Уеду с тобой, буду жить в хлеву, рожу тебе детей в коровнике.

– И что мне сделать, чтобы доказать?

– Не спрашивай меня, сам думай.

Долго Гунтрам думать не смог, почувствовал, что засыпает. Взял её за плечо и развернул к себе лицом. Поцеловал, она ответила. Рука скользнула вниз от живота к бедру. Там и осталась. Она прервала поцелуй и громко выдохнула. Взглянула на него. Он любит этот взгляд. Взгляд вожделения и страсти.

Гунтрам красив, женщины так и млеют. Высокий, стройный, симпатичный; тонкие губы, аккуратная бородка вокруг рта и тонкая полоска вдоль скул до бакенбард. Волосы чёрные, как сама ночь. Всем хорош, но он из черни. Ох и угораздило его влюбить в эту ведьму знатного происхождения.

Рене разбудил стук. Тихий, но настырный. Ну и неженки эти святоши. Точно баба стучит. Нет бы приложиться всем кулаком, тогда бы Рене уже побежал открывать, а так – нет, ещё поваляется. Пусть лучше стараются. Вдруг он крепко спит? Не молод ведь. Этот девичий стук, что мышиный писк из соседней комнаты. Да у него жена сильнее стучала. Вот уж у кого били могучие ручища. Когда она на кухне отбивала мясо, кот прятался под кровать, а с карниза птицы разлетались.