Карло Гинзбург - Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри

Следовательно, слова «так, когда я отъезжал» уточняли предыдущую часть фразы («перед выездом с парковки»). Как мы видели, авторы приговора утверждают, что «парковка» здесь означает «ограниченное пространство внутри парковки», а не «площадь парковки»; таким образом, в этом пункте Марино никогда не сомневался. Впрочем, подобная интерпретация недоказуема, как это демонстрирует следующее сравнение двух фраз:

(Марино на следствии):

Перед выездом с парковки со мной произошла небольшая авария: так, когда я отъезжал, то… я задел;

(Марино при осмотре места происшествия):

Авария произошла не тогда, когда я выезжал с парковки, но когда я еще находился на ней.

Всякий, кто хотя бы на самом элементарном уровне знает итальянский язык, в состоянии понять, что вторая фраза («Авария произошла не тогда, когда я выезжал с парковки, но когда я еще находился на ней») очевидно исправляет первую («так, когда я отъезжал [с парковки]»), вступая с ней в противоречие.

Однако (продолжает составитель мотивировочной части приговора), если бы авария произошла на выезде с парковки, обращенном к улице Джотто, как утверждает Музикко, то две машины встретились бы более или менее нос к носу, но вмятины на «Симке» располагались на левом переднем крыле, а на «ФИАТе-125» – на правом переднем крыле (речь идет о пункте 2 в списке, приведенном выше). Следовательно, по мнению суда, Марино (т.е. Марино согласно второй версии его показаний) сказал правду. Впрочем, в этот момент образуется новое затруднение. Вмятины на обеих машинах показывают, сказано в приговоре, что «Симка» ударила «ФИАТ-125»: данные, опровергающие как версию Музикко («Мимо меня на большой скорости промчалась машина, задела меня и отбросила в сторону»), так и версию Марино («Так, когда я отъезжал, то, возможно, от волнения или же просто по легкой рассеянности я задел»).

«Как мы можем оценить это противоречие?» – спрашивает составитель приговора. Ответ на этот вопрос (который, как мы увидим, относится только к Марино) следует привести полностью, с учетом грамматики и знаков препинания, использованных в тексте:

Что касается первого вопроса – утверждения [Марино], сделанного на следствии, о том, что «задел» именно он, – то, по мнению суда, речь идет об элементе (объясняющемся или тем фактом, что, с его точки зрения, задеть или быть задетым, по сути, это не так важно, – еще и потому, что у него не было никаких особенных причин обратить на это внимание, – или просто-напросто неточностью в выражениях); это, как кажется, аргумент, абсолютно неспособный бросить тень на надежность показаний Марино по этому пункту.

Можно было бы утверждать, что это странный способ рассуждения, поскольку в том случае, если местоположение вмятин опровергает слова Музикко, то свидетель недостоин доверия, если то же происходит с Марино, противоречие не имеет значения.

В действительности две ситуации совершенно различны.

Музикко, как оказалось, недостоин доверия сам по себе, вне зависимости от Марино, из-за его версии аварии, которая противоречит не только местоположению вмятин, но также их размерам (в результате полученного удара «Симка» «сдвинулась с места» и получила «большие повреждения» в связи с обстоятельствами столкновения: автомобиль виновника ДТП ехал «на большой скорости»), а также по другим причинам, изложенным выше.

Наоборот, версия Марино, как мы только что заметили, прекрасно согласуется с другими результатами расследования, где упомянутый выше элемент служит единственным противоположным по смыслу указанием ( Sent. , с. 278–279).

Как можно утверждать, что Музикко «недостоин доверия сам по себе», не совсем понятно. В течение шестнадцати лет – т.е. еще до того, как Марино вообще появился в расследовании покушения на Калабрези, – слова Музикко служили единственным источником сведений об аварии, которую мы обсуждаем. Как мы видели, из мотивировочной части приговора следует, что суд полностью принял предположение Музикко, сформулированное сразу после покушения, согласно которому вторым участником аварии являлся именно «ФИАТ-125», принадлежавший убийцам Калабрези. И что теперь? Можно было бы подумать, что Музикко недостоин доверия в глазах судей не «сам по себе» (выражение с почти метафизическим привкусом), но лишь тогда, когда он говорит о месте, в котором случился инцидент. Так почему же достоин доверия Марино, свидетельствующий об аварии через восемнадцать лет после того, как она произошла? Марино, изменивший свою точку зрения во время осмотра места происшествия и прежде защищавший на следствии, а затем на прениях версию, которая в этом пункте полностью совпадает с изложением Музикко?