Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

— Машенька — мне ведь можно так тебя называть?.. Ты не обиделась, дитя моё, что мы пустились танцевать без предварительных разговоров и этих assiduités, как выражаются французы, будь они неладны — я имею в виду французов, а не assiduités, — вальсируя и поглядывая на себя в зеркала, говорил Николай Павлович. — Право же, у меня так много забот и так мало времени, что трудно найти минутку, чтобы открыть своё сердце.

— Государь, с двенадцатилетнего возраста я мечтала о встрече с вами, и вот мечты мои осуществились, — могу ли я обижаться? — возразила девушка, снизу вверх глядя на него и кокетливо улыбаясь.

— Неужели с двенадцатилетнего? — удивился Николай Павлович. — Где же ты меня видела?

— В Смольном институте. Все наши девочки были влюблены в вас, а madame Адлерберг постоянно твердила нам, что любовь к государю — это святое чувство, — она призывно улыбнулась и облизнула губы.

— Ах, так! — сказал Николай Павлович, несколько обескураженный её напором. — Так ты понимаешь, чего я жду от тебя? Немного внимания, немного ласки для старого усталого солдата.

— Зачем же мы теряем время? Пойдёмте же туда, где нам не смогут помешать! — воскликнула она, сжимая его руку и увлекая из круга пар, которые только что начали танцевать.

— Какая непосредственность! Какая чистота! — сказал восхищённый Николай Павлович. — Но погоди, дай окончиться вальсу. И потом — кто будет царицей бала, если мы сразу удалимся? Я полагал, ты обрадуешься, если станешь ею.

— О, я рада, рада, очень рада! Но это всё после, после! — притопнув ножкой, вскрикнула девушка. — Ах, этот несносный вальс, и когда он окончится?!..

— …Сегодня я осталась без ментора: папА не до меня, — сказала Мария Николаевна графу Строганову, кивая на Николая Павловича и Марию Апраксину, которые после вальса пошли во внутренние комнаты дворца. — Что вы мне рассказывали о ваших планах? Я думаю, нам тоже надо найти уголок, где не так шумно…

Перед дверями, за которыми скрылись император и его избранница, немедленно появились четыре человека в мундирах почтовых служащих. К ним подошёл человек в сине-жёлтом мундире ротмистра Мариупольского гусарского полка.

— Почему оделись почтальонами? — сипящим шёпотом спросил он. — Совсем с ума сошли?! Почтальоны на балу!

— Виноваты, ваше высокоблагородие! — щелкнув каблуками, ответили они. — Опять у нас что-то перепутали.

— Когда прекратится эта путаница? — раздражённо ответил он. — Мне тоже другого мундира не нашли, кроме как мариупольского — Мариуполь, мать твою!..

Алексей Фёдорович Орлов принадлежал к тем Орловым, которые сыграли большую роль в русской истории XVIII века. Его дядя Григорий был любовником императрицы Екатерины; он помог свергнуть её мужа Петра III, чтобы она стала единодержавной правительницей. Другой дядя, Алексей, организовал этот заговор и после его осуществления отправил Петра III на тот свет; впрочем, будучи человеком разносторонних талантов, Алексей Орлов-старший прославился и многими другими деяниями — разгромил турецкий флот в Средиземном море, выкрал в Италии самозванку княжну Тараканову, называвшую себя дочерью покойной императрицы Елизаветы и имевшую виды на русский престол, вывел в России новую породу лошадей, разводил голубей и кур, строил и украшал Москву, фактическим хозяином которой был в конце своей жизни.

Фёдор, отец Алексея Орлова-младшего, был четвёртым из пяти братьев Орловых, и тоже отличился и в дворцовом перевороте, приведшим к власти Екатерину, и в войне с турками. Фёдор Орлов никогда не был женат, однако долгое время жил с вдовствующей полковницей Татьяной Ярославовой, которая родила ему пятерых детей. Императрица Екатерина, снисходительная к амурным шалостям своих подданных, к тому же, благодарная Орловым за помощь в захвате престола, даровала детям Фёдора право носить фамилию отца и наследовать его состояние — таким образом, Алексей ни в чём не чувствовал себя ущёмлённым.

По достижении семнадцати лет он выбрал военную карьеру и преуспел на этом поприще. Он участвовал во всех крупных сражениях с Наполеоном — от Аустерлица до Бородина, Дрездена и Ульма, и в 1814 году вступил с русской армией в Париж. После войны он быстро дослужился до командира Лейб-гвардии конного полка; офицеры его полка, подобно многих другим офицерам, роптали на российские порядки и заводили общества для обсуждения мер по исправлению этих порядков. Алексей Орлов решительно воспротивился подобным начинаниям: собрав своих офицеров, он объявил им, что не допустит никаких обществ в полку и поступит по всей строгости, если узнает впредь.