Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

— Совершенно справедливо, ваше величество, я сам не устаю повторять сие в Третьем отделении, — с готовностью согласился Дубельт. — Именно поэтому мы, во-вторых, собирали доказательства со всей тщательностью, дабы понять степень вины каждого подозреваемого. В заговор были вовлечены весьма известные в Петербурге лица, среди которых поэт Майков, славянофил Данилевский, литератор Салтыков, подписывающийся псевдонимом «Щедрин», литератор Достоевский, имеющий немало поклонников.

— Достоевский… Достоевский… Знакомая фамилия, — наморщил лоб Николай Павлович. — Постой, разве его не убили собственные крестьяне, с которыми он был чрезмерно строг?

— Это отец нашего литератора, а сам он служил по инженерной части, пока не вышел в отставку, — пояснил Дубельт.

— Вот негодяй! Нет, чтобы службой Отечеству загладить неприятный случай с его отцом, так он в отставку вышел и вступил в заговор, — с негодованием сказал Николай Павлович. — Этому пощады не давать: отметь Достоевского как одного из главных злодеев.

— Слушаюсь, ваше величество, — Дубельт извлёк из-под обшлага мундира маленький карандаш и поставил галочку напротив фамилии «Достоевский» в списке заговорщиков. — В-третьих, — продолжил он доклад, — преступники были хитры: они старались создать видимость мирной деятельности, тщательно скрывая свои подлинные намерения. Только сейчас мы получили подробное донесение своего агента об истинных целях заговорщиков. Притворившись их единомышленником, он не только выведал замыслы преступников, но уговорил прочитать вслух на одном из собраний письмо Белинского к Гоголю, что уже является государственным преступлением. Позвольте напомнить строки из этого письма: «Нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель. России нужны не проповеди, не молитвы, а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе — в стране, где нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей».

— Какая наглость! — возмутился Николай Павлович.

— «Апостол невежества, поборник мракобесия — вы своё учение опираете на православную церковь, и это я понимаю: она всегда была угодницей деспотизма; но Христа-то зачем вы примешали тут? Что вы нашли общего между ним и какою-нибудь, а тем более православною, церковью? Большинство нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством», — читал Дубельт.

— Как земля не разверзлась под ним? Поневоле пожалеешь, что у нас нет инквизиции! — воскликнул Николай Павлович.

— «Не буду распространяться о вашем дифирамбе любовной связи русского народа с его владыками. Скажу прямо: этот дифирамб ни в ком не встретил себе сочувствия. Что касается до меня лично, предоставляю вашей совести упиваться созерцанием божественной красоты самодержавия. Оно покойно, да, говорят, и выгодно для вас, ибо гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение автора», — продолжал Дубельт.

— Ну, довольно, хватит! — прервал его Николай Павлович. — Редкостный мерзавец этот Белинский; жаль, что он умер от чахотки, надо было сгноить его в тюрьме. Зато в Гоголе я действительно не ошибся: Россия нашла в нём достойного защитника.

— Как видите, ваше величество, за одно лишь чтение этого письма должно последовать строжайшее наказание, — на лице Дубельта промелькнула злая усмешка. — Однако сии негодяи во главе с Петрашевским зашли гораздо дальше. Наш агент доносит: «Члены общества предполагали идти путём пропаганды, действующей на массы. С этой целью в собраниях происходили рассуждения о том, как возбуждать во всех классах народа негодование против правительства, как действовать на Кавказе, в Сибири, в Остзейских губерниях, в Финляндии, в Польше, в Малороссии, где умы предполагались находящимися уже в брожении от семян, брошенных сочинениями Шевченко. Из всего этого я извлёк убеждение, что тут был не столько мелкий и отдельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения».

— Однако! Да это революция! — вскричал Николай Павлович. — Куда же вы смотрели?

— Я уверен, что эти сведения преувеличены, — поспешно сказал Дубельт. — Нет решительно никаких данных о революционном брожении в России, но тем более важно заранее принять соответствующие меры.