Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

— Но не кажется ли вам, что одними жандармскими методами с революцией не справиться? — выпалил Александр, сам испугавшись своей смелости.

— Что есть революция? Это потрясение основ государства, и как следствие — хаос, разрушение, гибель тысяч людей. С этим надо бороться беспощадно, используя любые методы, — живо возразил Николай Павлович. — Другое дело, что и государство должно развиваться, чтобы быть защитой и опорой для поданных, — но разве мы не трудимся неустанно во имя этого? Граф Киселев предпринял необходимые меры для улучшения жизни крестьян; Канкрин, мой финансовый гений, изыскал способы к пополнению наших финансов — один основанный им Сберегательный банк чего стоит! Да что там говорить, даже покойный Бенкендорф был не только образцовым охранителем российских устоев, он заботился о развитии железных дорог, пароходов, и прочего, прочего, прочего!..

Я принял Россию в расстроенном состоянии, а ныне перед её величием склоняется вся Европа и если чинит нам препятствия, то исключительно из бессильной зависти перед русским могуществом, — прибавил, помолчав, Николай Павлович. — Вот что я тебе скажу, Александр, — когда будешь царствовать, не увлекайся западными веяниями и не слушай доморощенных либералов, ни к чему хорошему это не приведёт. У России свой путь, и любые попытки свернуть с него вызовут лишь разброд, шатания, упадок, что на пользу только нашим врагам.

Александр пожал плечами, но ничего не ответил. Николай Павлович посмотрел ещё на него, а потом спросил Ольгу:

— Ты всё молчишь, — отчего не расскажешь, что у тебя с мужем, ладно ли вы живёте?

— Слава богу, папенька, — сказала она. — У нас всё хорошо.

— Ну, дай бог, дай бог! — кивнул Николай Павлович. — Твой Карл отличный человек — будь ему тем же, чем все эти годы была для меня твоя маменька.

— Надо же было выйти за эдакого учёного дурака из Вюртемберга, — проворчала Мария Николаевна. — La Belle et la Bête.

Николай Павлович сделал вид, что не услышал её, а Александра Фёдоровна спросила:

— Надеюсь, в Вюртемберге нет никаких волнений? Теперь, когда по всей Европе…

— Что нам Европа?! — раздражённо перебил её Николай Павлович. — У нас самая сильная армия в мире, — мы сумеем навести порядок и в Европе. В ближайшее время русские войска войдут в её пределы, и с революцией будет покончено. Я твёрдо решил помочь Австрии в борьбе с революционерами.

— Бедная Европа, бедная Россия… — прошептала Мария Николаевна.

— Что? — взглянул на неё Николай Павлович.

— Так я поеду на бал, папА, у меня и платье новое пошито, — сказала она.

— Ну, что с ней делать?.. — вздохнул Николай Павлович.

Возвратившись в свои покои, он заметил многозначительное выражение на лице Фёдора.

— О, господи! Чего ещё? — спросил Николай Павлович.

— Его высокопревосходительство Леонтий Васильевич Дубельт покорнейше просят принять его, — густым басом сообщил Фёдор.

— Тебе бы в театрах выступать, превосходный трагик вышел бы, — с досадой сказал Николай Павлович. — Зови!

Он не чувствовал к Дубельту той симпатии, которую испытывал прежде к Бенкендорфу, поэтому дождался, когда он осуществит положенный по артикулу подход, и лишь затем кивнул ему:

— Говори, я тебя слушаю.

— Сегодня я могу, наконец, доложить вашему величеству, что опаснейший заговор, составленный дворянином Михаилом Петрашевским, полностью раскрыт. У нас имеются неоспоримые доказательства преступной деятельности сего объединения: нам известны все имена заговорщиков, их планы; в нашем распоряжении находятся бумаги, составленные преступниками с целью возмущения общественного спокойствия в России, — Дубельт начал доставать из папки какие-то листки, но Николай Павлович остановил его:

— Пусть следствие разбирается, а мне достаточно твоего доклада. Удивлён, однако, что вы столь долго тянули с этим делом: помнится, ты ещё в прошлом году сообщил мне о нём.

— Ваше величество, сие промедление было вызвано существенными причинами, — начал объяснять Дубельт. — Первое, нам необходимо было не пропустить ни единого лица, причастного к заговору, ибо неотвратимость наказания для каждого покусившегося на государственные устои должна послужить суровым предостережением для тех, у кого могут возникнуть подобные же замыслы.

— Это так, но следует помнить и слова Писания: «Лучше отпустить десять виновных, чем наказать одного невиновного», — назидательно произнёс Николай Павлович.