Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

— Ах, государь! Найдётся ли хоть одна женщина в России, которая смогла бы отказать вам во внимании! — воскликнула растроганная Оленька.

— Какая непосредственность, какая чистота! Ты ангел, душа моя, — поцеловал ей ручку Николай Павлович. — Пойдём же в кабинет.

— А мой букетик? Куда его деть? — спросила она, показывая засушенные колоски.

— Да брось ты его! — Николай Павлович взял у неё букет и бросил на пол. — К чему нам условные знаки, когда мы и без того так хорошо познали друг друга? — он подхватил девушку под руку и повёл на второй этаж.

Как только за императором и его дамой затворились двери, на страже возле них встали четыре человека, одетые в костюмы чертей. К ним тут же подбежал пятый в одеянии Вельзевула.

— Почему все одеты одинаково? — прошипел он. — Государь терпеть не может, когда за ним наблюдают: он должен думать, что ходит везде совершенно свободно, безо всякой охраны.

— Виноваты, ваше высокоблагородие! — вытянувшись во фрунт, ответили черти. — Такую одежду нам выдали.

— Вот дурачьё! — зло сказал Вельзевул. — Мало, что ли, у нас, костюмов?..

После кончины графа Бенкендорфа, умершего на обратном пути в Россию с карлсбадских целебных вод, начальником Третьего отделения был назначен Алексей Фёдорович Орлов, однако по свойственной ему лени и нелюбви к труду он нуждался в помощнике, который отличался бы энергичностью и знанием дела. Таким помощником стал Леонтий Васильевич Дубельт, управляющий этого же отделения.

Он родился в семье гусара и сам был лихим офицером, участвовавшим во всех сражениях войны 1812 года и раненным при Бородино. Дослужившись до командира полка, Дубельт, как многие офицеры в это время, вступил в одно из обществ, желающих переменить порядки в России к лучшему. Полиция доносила, что Леонтий Дубельт «один из первых крикунов‐либералов Южной армии».

Перелом в его настроениях произошёл после 1825 года: неумелая попытка государственного переворота, предпринятая 14 декабря, глубоко разочаровала Дубельта, но, главное, он увидел, что российское общество совершенно равнодушно к идеям свободы, равенства и братства, предпочитая великим мечтаниям удобства обыденной жизни. Это стало жестоким уроком для былого идеалиста, с этих пор у него появилось презрение к людям вообще, а к российским людям — в особенности. Не сумев сдержаться, он крупно поссорился со своим непосредственным начальником, командиром дивизии, и вынужден был уйти в отставку. Прожив больше года в деревенской глуши, Дубельт окончательно переменился, сделавшись циником и мизантропом. Больше всего его теперь раздражали такие же мечтатели, каким он был когда-то: если существующий в России строй и тех, кто его поддерживал, он презирал, то выступающих против этого строя — ненавидел.

Не удивительно, что после создания жандармского корпуса Дубельт вступил в его ряды и вскоре считался уже одним из лучших жандармских офицеров: в характеристике, данной ему, говорилось, что он «трудами постоянными, непоколебимою нравственностью и продолжительным прилежанием оказал себя полезным и верным, исполнительным в делах службы» — к этому можно было бы прибавить, что он был ещё и умён, что не так часто встречалось среди жандармов, а потому был чрезвычайно ценным работником. Александр Христофорович Бенкендорф, не слишком жаловавший своих подчинённых, к Леонтию Дубельту относился с уважением и оказывал ему протекцию в продвижении по служебной лестнице: прошло немного времени, и Дубельт получил звание генерал-майора с назначением на должность начальника штаба Корпуса жандармов, то есть сделался первым помощником Бенкендорфа.

О том, до какой степени Бенкендорф дорожил им, свидетельствует следующий эпизод. Когда император Николай Павлович ещё мало знал Дубельта, он поверил доносу на него, поданному завистниками, и выразил свое неудовольствие. Дубельт немедленно подал прошение об отставке; по этому случаю Бенкендорф явился к императору с двумя бумагами. Одна из них была прошением Дубельта об отставке, а на вопрос о содержании второй Бенкендорф ответил: «А это моя отставка, если вы ту подпишете». Николай Павлович на глазах Бенкендорфа порвал обе бумаги.

С протестным общественным движением Дубельт боролся жестоко: он искоренял вольнодумство, не стесняясь в средствах. После расправы над декабристами в России остался только один глашатай свободы — Пушкин; к его словам прислушивались, и его талант был поэтому опасным для правительства. Охотно соглашаясь с утверждениями о гениальности поэта, Дубельт замечал, что он идёт по ложному пути — что «прекрасное не всегда полезно». На Пушкина была устроена настоящая охота, его травили, как загнанного зверя. Леонтий Дубельт, оставаясь в тени, умело науськивал гонителей поэта, а когда дело дошло до дуэли, Дубельт, прекрасно осведомленный о предстоящем поединке с Дантесом, специально послал «не туда» жандармов, обязанных предотвратить дуэль.