Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

– И что ж подпоручик? По таким резонам оставил намерение жениться на комендантской дочери? – Данила нервно затеребил бороду, словно речь шла о его собственной, а не о чужой девице на выданье.

– Напротив, – тут же ответил Тимоша. – Приняв сии резоны за оскорбительные по отношению к своей невесте, Илья не мешкая подал в отставку и обвенчался с Анфисой Ивановной. Теперь живут здесь, в Самаре, в доме Балахонцевых. И супруга Ивана Кондратьевича Евдокия Богдановна с ними проживает, в постоянной тревоге – каково будет решение военного суда…

– Хорошего ей уже не дождаться – смертный приговор ему объявили, – негромко сказал Данила, подергал себя снова за бороду, оградил ее и заговорил с каким-то вызовом: – Молодец Илья! По совести поступил с девицей, не оставил в столь тяжкое для нее время… Мне такие люди всегда по нутру. Надо будет днями пригласить его с супругой в гости… Тем паче что именитые самарцы в своем дутом чванстве начнут от опального семейства нос воротить.

Тимоша, как бы благодаря за столь смелое решение, молча пожал сухую дедову руку. Почувствовав, что пальцы Данилы слегка подрагивают, он решил порадовать деда добрыми вестями из столицы:

– От тятьки Алексея письмо днями пришло… Дядя Панфил в Петербурге объявился, из Англии, пишет, приплыл с важными послами от тамошнего короля.

Данила вскинул глаза на иконостас, мысленно перекрестился, с облегчением на душе вымолвил:

– Вот и славно… Видишь, Дарьюшка, как все хорошо обошлось! Такую усобицу пережили, а всех Господь уберег от лиха…

Тимоша хотел было возразить деду, что не всех Господь уберег от грозного суда и что государь все еще воюет за трон отца своего, но смолчал, заговорил о другом:

– Тятька Алексей пишет со слов брата Панфила, что в Англии тамошний король через послов просил у государыни Екатерины Алексеевны дать ему двадцать тысяч русского войска…

– К чему это? – крайне удивился Данила и пальцы стиснул в один кулак. – С кем воевать умыслил английский король? Неужто с французами либо с испанцами?

Тимоша отрицательно покачал головой, пояснил:

– В его американских колониях началось великое смятение. Тамошние жители вознамерились прогнать англичан и жить сами собственным государством… Пишет тятька, что германский император дал уже тридцать тысяч своих солдат, да и Петербург полон слухов о готовности к отправке в Америку двадцатитысячного войска. Но теперь по случаю собственного великого бунта под Оренбургом и даже под Москвой сие предприятие, как слышно в государевом дворце, стоит под великим сомнением…

– Вона как вшё жапутано в жижни, – покачал головой Герасим. – Во вшех жемлях неуштроенношть. Это потому, што верхи живут шытно, а нижы в притешнении и в голоде.

– Трудно придется теперь государю Петру Федоровичу, всей силушкой на него навалятся… – сокрушенно выговорил Данила, замолчал, беспокойно забарабанил пальцами по столу. На морщинистом лице некоторое время можно было различить беспокойное раздумье, которое охватило бывалого караванного старшину. И он не сдержался-таки, тихо, затаясь в душе от возможного горького известия, спросил:

– Ну а ты, Тимоша? Каковы твои помыслы? Думается мне, что уезжать тебе надобно к родителю Алексею… Хотя бы на год-другой… Опасаюсь, как бы государевы чиновники не навели о тебе в Оренбурге допросных сведений… Угонят на каторжные работы, а то и сказнят за бытность при государе. – Сказал и почувствовал, как напряглись рядом и Дарья и внук. Понял: за эти три недели, что Тимоша дома, Дарья не посмела ни разу спросить внука о том…

– Мне в жизни дорога одна, дедушка Данила. Как сказал государю Петру Федоровичу, так и сотворю – пойду по следу государыни нашей Устиньи Петровны… О себе всенепременно извещать буду вас с верной оказией, чтоб знали: жив ваш непутевый внук. Поначалу навещу батюшку моего Алексея Даниловича, тамошним паспортом обзаведусь для собственного бережения, как и не бывший в здешних краях в сие смутное время. И постараюсь быть близ места, где Устинья Петровна под стражей будет проживать. Питаю надежду в душе, что императрица Екатерина Алексеевна дарует ей ежели не волю вернуться на родимый Ник, то жизнь. Да и какой за ней тяжкий проступок? Не она себе государя в супруги выбрала – он сам, против девичьей воли, взял ее в женки…

Дарья, поддержанная Степанидой, пустилась в слезы, а Данила тяжело опустил голову, истерзанную тюрьмой и постоянными тревожными думами… Потом тихо сказал: