Сергей Моисеев - Переход через пропасть

После скитаний меж типовых коробок я взошел на пятый этаж искомой хрущевки. Затаил дыхание. Звонок — дверь не открылась. Кот почти выкарабкался из застенка, сокрушительный щелбан отправил его в исходное положение. После паузы — настойчивый звонок. В пакете истошные вопли, несколько шлепков, и это уже не вопли, а сплошной поток отчаяния. Дурацкое положение, тоска и безысходность, глупое животное перепуганно таращится на высший разум. Пока я делаю коту соответствующие внушения, на лестнице появляется еще один персонаж — соседка, божий одуванчик, и поясняет, что Лена только что ушла.

Может, кота передадите? В ответ старушенция запирается на все засовы. Оставив в дверях гневное послание, ретируюсь, бесславно спускаюсь вниз, подъезд тиражирует непрерывную кошачью сирену.

Погода стояла тропическая, нестерпимая жара сменялась проливными дождями, и в этот раз, пока я тусовался в подъезде, налетел хлесткий ливень. Но могучий Гелиос разорвал тучи и властно накрыл землю своею эгидою, мир блистал в его лучах и согревался. Разгоряченная вода теряла позиции, отступала обратно к небесам, воспаряя от асфальта легкими, едва уловимыми струйками. Подобно Афродите, рожденной из пены морской, в густом мареве насыщенного водой воздуха появилась богиня. Она шла по горячим лужам босиком, а в руках несла черные лаковые туфли и тяжелый пакет с продуктами. Богиня шла с рынка.

Июнь 1998 г.

На большом школьном перерыве трое пионеров — я, Демон Лагунин и Серега Пахомов — гоняли по спортзалу баскетбольный мяч. Одно неловкое движение — и мои школьные брюки порвались в самом неподходящем месте. Да, именно на заднице. Демон с Пахомов (фамилия изменена) неистово ржут. Скоро прозвенит звонок, а идти в класс в таком виде для меня немыслимо. Пахом хоть и повеселился от души, но у него хватило душевности вытащить меня из отчаянного положения. Жил он недалеко от школы, и мы отправились к нему латать брюки, а заодно отыскать в его холодильнике что-нибудь съестное. Это было неотъемлемой частью нашего похода.

Из всех физиологических актов прием пищи занимал в жизни Пастуха особое место. Когда в третьем классе всех дружно принимали в пионеры, его намеревались оставить октябренком, инкриминировав чревоугодие. Накопленная масса вынуждала Сережу жевать на уроках бутерброды с вареной колбасой. Конечно, он страдал, учительница ставила в дневнике неуды по поведению, общалась с родителями, но бороться с таким аппетитом было бесполезно. Он ронял на пол ручку и, пользуясь столь благовидным прикрытием, жевал бутерброды с вареной колбасой под партой. Наставники ощущали собственную беспомощность. Выяснилось, что простейшая витальная потребность перечеркивала умозаключения о долге и морали советского школьника. Генеральное сражение преподы устроили желудку Пахомова, когда всех построили для посвящения в пионеры. Не допущенный к церемонии, Сережа наблюдал действо в числе зрителей, искоса поглядывая на нашу классуху Бабу Раю (Раису Михайловну). Она обладала характерной внешностью: правильное жесткое лицо, собранные в пучок седые волосы. Если волосы распустить, то по внешним признакам ее вполне можно было отнести к типу женщин, которые в Средние века попадали в руки инквизиции.

Это гораздо позже она будет самолично стричь, как она выразилась, «бараньими ножницами» мальчиков, отрастивших, по ее мнению, длинные волосы.

В один прекрасный день Пахомов, пользуясь сахарным сиропом, старательно уложил по центру головы шикарный пробор. Он еще не знает, что такое «бараньи ножницы». На следующий день он придет в школу с аккуратной короткой стрижкой, и только светлое пятно, похожее на лишай, напомнит: здесь клацали «бараньи ножницы».

Но это будет потом, а в тот момент по виду старой девы было понятно, что скорей верблюд пройдет сквозь игольное ушко, чем Сережа станет пионером. Торжественный момент, гремит барабанная дробь, желудок Пахома окончательно сжался, и зал наполнился рыданиями. Колобкообразный Пахом метался по залу, как раненый воробей, ревел навзрыд, умываясь крокодильими слезами. Мероприятие оказалось под угрозой срыва, пришлось и его галстуком обвязать.

Теперь, несколько лет спустя, воробей принял очертания буйвола (Пахом был в классе самым крупным). За пределами школы галстук уже неуместен, и помятый фетиш исчез в одном из бездонных карманов. Вот мы и пришли. Побрякивая отвисающими карманами, Пахом открывает калитку родного двора. Двор являет собой свалку, огороженную забором. В куче хлама просматривался предмет особой гордости Пахома — наполовину сточенное напильником магниевое колесо от боевого самолета. Магний шел на изготовление взрывпакетов. В Сереге жил какой-то ген бережливости, он имел привычку все собирать — гайки, пружины и прочую дребедень. Будучи в трудовом лагере, пока наш Пахом делал заплыв и изображал Чапаева, друзья изучили содержимое его карманов. Была извлечена куча предметов, но единственное, что я помню до сих пор — глаза рыбы, завернутые в газету.