Катя Федорова - О том, что есть в Греции

– Креветка!

Взяла стул, присела у колыбели. Девочка пошевелилась, захныкала. Доминика встрепенулась, приставила сложенную раковиной ладонь ко рту и погудела внутрь – туу-туу. Тихонько, как гудит море, когда в нем плещутся русалки.

В Пирее есть заведение под названием «Анифори». Там два раза в неделю исполняют греческий городской романс – ребетико. Ритм и музыка специфические, с ощутимым уклоном в Восток, а вот сюжеты песен большей частью интернациональные, основанные на главных модификаторах реальности – страдании и алкоголе.

Команда сильно пожилая, поэтому налицо контраст внешности с воспроизводимым содержимым.

Эфи, старушка – руки на животе, завернутая в шаль, с подбородком, разделенным на пышные слои, поет о неразделенной любви. Умиротворенно, будто сказку на ночь внуку рассказывает. Зорбас, солидный господин со строгим профилем, с неопределенной интонацией жалуется на судьбу, не давшую ему досмолить сигаретку с гашишем и направившую прямо в руки мусоров. Но! Удовольствие от музыки достоверное, бодрящее и ощутимое, как действие настоящего шампанского или отлаженно функционирующих гормонов.

– Зорбас работал со мной в банке, – говорит подруга. – Коллега!

– Ничего себе, – удивляюсь. – А я думала, что он профессионал. Ведь как играет, как играет. Как бог.

– И все-таки ты права, – усмехается подруга. – Потому что любителем Зорбас был в банке!

Итальянка Сильвия вышла сюда замуж смолоду. Муж грек, Антонис. Такой нетипично высокий, метр девяносто. При этом экстремально богатый: три магазина, пять домов. Сильвия и сама себя не на помойке нашла – метр восемьдесят пять, 42-й размер обуви, Ума Турман Средиземноморья. Бесприданница разве что, из семьи в живых только папа. И главное, сразу же все пошло как по маслу. Невеста отлично вписалась в семью – и мама Антониса ее приняла, и старенькая бабушка, и даже нелюдимая сестра. А все почему? Да потому что не самотек. Сильвия добросовестно отработала вопрос. Проинвестировала в нижнее белье. Советовалась, узнавала: приметы, фольклор, традиции. Помолвочное кольцо перед знакомством с бабушкой стянула с пальца – якобы ничего не решено без благословения матриарха – божьего одуванчика. Напрягалась за семейным столом: ела до отрыжки, до слез, – чтобы родительский комитет сделал правильные выводы на тему ее сексуального аппетита и выдал допуск к брачному ложу. Примета! Антонис одобрительно поблескивал стеклами в модной оправе, наблюдая, как ровно она берет барьеры. После свадьбы жизнь втопила с места, как гоночный болид. Лето за летом были заняты поездками в свой дом на остров или так, по Европе. Лестничный пролет на второй этаж залепили картинами, привезенными из-за границы в качестве сувениров. Весь. Мухе негде сесть.

В Сильвии один за другим, как почки по весне, вскрывались домоводческие таланты. В гостиной повесила по-настоящему дорогие полотна в серьезных рамах. Задраила окна жирными складками тяжелых парчовых портьер. Столовый гарнитур выписала из Рима, последний писк – назывался «хрустальный». Без памяти метала на стол фирменные пиццы, пасту и тирамису. Зимой преподавала итальянский, но так, без фанатизма, вполноги. Смысл работы был в том, чтобы объезжать «смарт», одеваться, краситься, освежаться новыми сапогами и сумками – нельзя в одном и том же на работу. Антонис без звука вписывался в новости прет-а-порте, а иногда – нечасто, редко, но тем не менее – даже от-кутюр.

И вдруг стоп! Экзистенциальная остановка. Скончался папа Сильвии. Сильвия съездила домой, отплакала, притормозила рутину, оглянулась по сторонам. И – о Дио! 40 лет. Детей нет, не получилось. Антонис – супермуж, но это еще как посмотреть. Придраться к нему, конечно, сложно. День рождения, Валентинов день, Рождество – Антонис как часы. Финансовые транши, цветы, подарок в фирменном пакете рядом с подушкой. Валентино, Карен Миллен.

Но неплохо бы добавить и коитус, размышляла Сильвия, перебирая шкаф. Сильвия тогда не притворялась за столом – у нее и вправду к жизни был отличный аппетит. Антонис же за все двадцать лет брака ни разу сам не снял с нее трусы.

– Почему ты такой холодный, – изнывала она на элитном текстиле «Зара-хоум». – Хватит тратить суммы на цветы, аморе. Иди погладь мою розу. А то она завянет без внимания, манаджья!