Софья Радзиевская - Рам и Гау [Повесть об обезьянолюдях]

Мук, случалось, в погоне за искрами увлекался, портил хорошее рубило и в досаде швырял его в кусты. Беда была немалая: они передвигались по равнине, на которой подходящие камни попадались редко.

Далёкий дымок манил. И они шли к нему — мальчик, старик и вождь — и вели за собой недовольную ворчащую толпу, не способную ради своего же благополучия заглянуть в завтрашний день. Но эти трое знали, зачем они идут. В их несовершенном мозгу уже пробуждалась человеческая мысль.

Люди шли, останавливались и снова шли. Струйка дыма заметно увеличивалась. Она поднималась из вершины высокой горы, самой высокой в цепи гор. Равнина кончалась у её подножия. Склоны гор поросли лесом, виднелись глубокие скалистые ущелья.

Струйка дыма переросла в целый столб. Не там ли живёт огонь? Не туда ли нужно за ним карабкаться? Но ведь можно и без огня обойтись: мясо только что убитого оленя тёплое, а кровь — даже горячая, если пить её прямо из перерезанного горла…

Люди орды сбились в кучу перед входом в ущелье. Ну и неприветливо же оно: узкое, тёмное! По дну, журча на камешках, струился прозрачный ручей.

Любопытная Си нагнулась, зачерпнула воды и с криком отдёрнула мокрую руку. Такой горячей воды люди орды ещё не встречали. Напуганные криком, они отступили.

В глубине ущелья что-то ухнуло: это сорвался и покатился, прыгая по уступам, большой камень. Эхо подхватило и понесло стук его падения. Шум и гром наполнили ущелье! Стая чёрных птиц с криками вымахнула из него навстречу людям. Этого было достаточно, чтобы насмерть перепугаться. В ужасе люди помчались назад, к облитым солнцем зарослям кустарника, и, задыхаясь, попадали на землю. Но глухой яростный рёв заставил их тут же вскочить на ноги: кусты затрещали, огромная чёрная туша, ломая и топча всё, что попадалось на дороге, устремилась навстречу. Люди дрогнули. Им хорошо было знакомо слепое бешенство носорога. Деревьев близко нет, единственное место спасения — страшное ущелье.

Рассуждать было некогда. Страх пересилил усталость. Теперь все мчались обратно к ущелью ещё быстрее, чем только что от него убегали. Дорога была короткой, но на ней уже пролилась кровь и слышались жалобные вопли. Носорог гнался за бегущими и, настигая, подкидывал их рогом. Он ворвался в теснину с тяжёлым топотом, поднимая тучи брызг, побежал вдоль ручья. Однако скользкие камни быстро утомили его и охладили пыл. Злобно ворча, носорог остановился, повернулся и побрёл к выходу. Люди орды остались на скалистых уступах — кто куда успел заскочить, увёртываясь на ходу от разъярённого чудовища. Они были так перепуганы и обессилены, что даже не вспомнили о своей обезьяньей привычке — подразнить побеждённого врага.

Носорог уже был у выхода из ущелья, когда маленькая проказница Кама нагнулась, чтобы лучше его рассмотреть, и… соскользнула с уступа прямо ему под ноги!

Отчаянный крик матери — Ку — на мгновение озадачил даже это тупое чудовище. Носорог остановился и наклонил голову, словно желая получше рассмотреть маленькое коричневое существо. Ку тут же скатилась со скалы и, подхватив ребёнка, кинулась обратно. Ещё минута — и она была бы спасена. Но удивление носорога прошло, ярость вновь овладела им. Страшный удар настиг и подбросил в воздух несчастную мать с такой силой, что ребёнок вылетел из её рук и упал на камни.

Вдруг кто-то ловкий и быстрый метнулся к ручью перед самым кончиком рога разъярённого зверя и так же быстро прыгнул обратно на скалу. Одной рукой он держался за уступ, другой прижимал к себе спасённую девочку. Рам! Он и сам не смог бы объяснить, как решился на такой отчаянный поступок и как успел его совершить. А носорог, убедившись, что до новой жертвы ему не добраться, последним страшным ударом подкинул вверх изувеченное тело бедной матери и снова двинулся к выходу.

Вздох облегчения, готовый вырваться у людей орды, тут же перешёл в горестный стон: у выхода носорог повернулся, потоптался и замер, как безобразная каменная глыба. Но эта глыба жила, ей было мало пролитой крови: она ждала и жаждала ещё.

Время шло, носорог никуда не спешил. Он перешёл в тень раскидистого куста и устроился под ним, головой к ущелью. Он лежал неподвижно, только лёгкие движения чутких ушей как бы говорили: я плохо вижу, зато хорошо слышу.

Но слушать было нечего: люди орды, застывшие на стенах ущелья, казалось, и сами превратились в камень. Едва осмеливаясь дышать, они робко переводили глаза от входа в расщелину на тропинку вдоль ручья, узкую и извилистую. За первым же поворотом она скрывалась из глаз. Что страшнее: грозный сторож у входа или неизвестность, которая таится там, за изгибом ущелья?