Виктор Тихомиров - Чапаев-Чапаев

…

Под лазарет в дивизии Чапаева отведена была самая чистая и светлая изба. В горнице уместился десяток коек и даже две тумбочки завелись, застеленные вышитыми узором из васильков салфетками. Заправская вышла больничная палата.

На одной из коек неподвижно лежал забинтованный с головы до ног боец. Из-под бинтов доносилась унылая песня, грустная, без слов. Дыхание шевелило марлю.

Хлопнула дверь, и в помещение влетел фельдшер, в сопровождение сестры милосердия. Фельдшер подскочил к забинтованному и, трижды перекрестясь, принялся аккуратно снимать повязки.

Стекла окон между горшками с геранью украсились прижатыми с улицы расплющенными носами.

— Выживет ли товарищ, рассеченный лично Чапаем? — интересовались они, — и верно ли говорят, что у фельдшера шашни с милосердною сестрой Олей?

Вскоре удивленным взорам медиков предстал тонкий черный шрам, протянувшийся через все лицо, шею и остальное туловище раненного.

— Еще лучше стало, чем было! — констатировал фельдшер, ощупывая на всякий случай шрам, — китайский бальзам помог. Чудо — вещь! Пускай теперь так подрыхнет. Сон — лучшее лекарство! Как проснется, — повернулся он к сестре, передавая ей ком бинтов и одновременно беря за талию, — дадите водки, сколько спросит.

На этом оба, обнявшись, удалились, удовлетворенно улыбаясь и не стесняясь многочисленных завистливых глаз.

Между тем боец, полежав еще пяток минут, открыл глаза, поморгал ими и медленно осмотрелся. Соседей не оказалось. Боец привстал, а затем и сел на койке, свесив голые ноги. Заметив прислоненное к тумбочке свое оружие, он взял в руки шашку и задумчиво вынул ее из ножен. Долго и пристально вглядывался он в потертое, синеватое лезвие, затем медленно вложил его обратно, сантиметр за сантиметром, исследуя сталь.

Отложив орудие убийства в сторону, боец нетвердо стал на ноги и подошел к сложенной на табурете одежде, взял в руки гимнастерку и долго рассматривал грубый шов, соединивший ее половины. От одной из пуговиц, чудом остался повисший на нитке костяной кусочек, и раненый долго шевелил его, будто не мог решить какой-то мучавшей его задачи.

Облачившись в свой костюм, боец повернул голову и прочел прикрученную проводом к кроватной спинке фанерку с надписью: «боец Б. Васильев». Он медленно вернулся к тумбочке, нашел там огрызок химического карандаша и, старательно послюнив его, переправил надпись на: «Братья Васильевы».

Затем он забрался с ногами на койку, согнулся к своим коленям, на которых появился, невесть откуда взявшийся, блокнот. Некоторое, довольно долгое время, он сохранял полную неподвижность и даже тихий протяжный стон издавал напоминавший пение, но затем стал выводить на странице кривыми каракулями строчки, которые в процессе письма делались все ровней и строже:

«Широкий простор открывался взору устремленному вдаль. Небо и земля сходились на линии горизонта, как листы зелено-голубой книги. В самом центре заклубился серый дымок, раздваивающийся и расползающийся на две стороны, руководимыми двумя крохотными, с блоху, всадниками. И вот уже весь горизонт заполнен мчащейся на своих круглобоких коньках, орущей ордой.

Пускай бы скакали эти конники мимо, по своим кавалерийским делам, но горят в их цепких руках булатные клинки, и каждый ждет своей жертвы. Сейчас они увязнут тут, среди нас или откатятся прочь, меньшим числом, оставив нас считать невосполнимые потери, потому что наши все до одного — на вес золота, и каждый павший — неповторим. Мы поднимаем стволы со свинцом, насаживаем на мушки самых азартных, самых заметных конников, чтоб избавиться навеки от их злых глаз и сердец. Нам их не надо. Даже красивая их одежда нас не соблазняет, ей суждено сгнить под дождями и солнцем степи. Мы заряжаем пушки шрапнелью и бьем из всего оружия по этим близящимся, принявшим свое последнее решение людям, напрасно рассчитывающим на нашу слабость.

Человека убить не трудно. Природа легко уничтожает свои творенья. Она так плодовита, что не обременена материнским инстинктом — сберечь дитя. Один венец природы бросается на другого, чтоб испытать себя и его на прочность, вытеснить одним другого.

Трава закрывает небо и поникшие ее концы липнут к лицу. Подковы коней проносятся под облаками, роняя сверху комья сухой земли. Голова поместилась в травяной впадине. Остальное сильное, но безразличное к жизни тело, неловко скрученное падением с седла, протянулось с запада на восток.