Энн Бенсон - Огненная дорога

— Правильно. И ты можешь поискать для меня грант.

Как всегда по вечерам, когда Брюс уже спал в Лондоне, а она еще бодрствовала в Массачусетсе, чувствуя себя в особенности одинокой, Джейни страстно желала, чтобы он каким-то образом сумел перебраться сюда. Год назад в Лондоне она провела вместе с ним всего несколько спокойных вечеров, и, не считая самого начала, на пути их встреч одна за другой вставали бесконечные трудности. Однако она удивительно быстро приобрела вкус к таким вечерам и постоянно вызывала в воображении безопасные, трогательные картины того, как они проводили время, словно возлюбленные, которые прожили вместе не один год, хорошо знали и прощали друг другу все слабости. На самом деле между ними пролегала огромная неизведанная территория, на которой еще многое предстояло обнаружить.

И хотя Том не раз повторял Джейни, что для нее всякая связь с возникшей в Англии «проблемой» закончена, для Брюса эта опасность все еще существовала. Он жил там и по-прежнему находился под расследованием, хотя никаких обвинений ему не предъявляли и, скорее всего, не предъявят — британские биокопы пока не придумали ничего более страшного, чем держать проклятого янки при себе, не выпуская его из поля зрения. Однако они совершенно точно знали, что он причастен к одному очень запутанному делу, и старались всячески осложнить ему жизнь — видимо, компенсируя таким образом собственную некомпетентность.

Для Джейни это было странное, незнакомое ощущение — барахтаться во вредных испарениях жалости к себе. Глядя на опускающееся за ее обожаемый сад солнце, она приказала себе: «Прекрати. Ты выдержала и не такое». И это была правда — ее психика оказалась достаточно гибкой и сумела найти источники новых сил для возрождения. Просто в последнее время возникало чувство, что эти вновь обретенные навыки самозащиты отчасти стали утрачиваться.

Мелькнула мысль, что, возможно, у нее депрессия.

«Ничего удивительного — я ненавижу свою работу, а человек, которого я люблю, по ту сторону огромного океана».

Она сделала упражнения, очищающие дыхание, и переключила внимание на лежащий на коленях предмет. Хотя дневник совсем не пострадал, когда пересекал океан, завернутый в пропотевшую тенниску Джейни, его древность и хрупкость не вызывали сомнений. Судя по растрескавшемуся кожаному переплету и загрязненности пергаментных страниц, он, по мнению Джейни, представлял собой рабочую тетрадь, из тех, которые постоянно берут в руки, может, даже ежедневно. И делали это множество владельцев, которым тетрадь принадлежала на протяжении долгих лет. Каждый оставил на ее страницах свой след — записи, переводы, пометки здесь, пятна там, — начиная с фотографии последней перед Джейни владелицы и заканчивая выцветшими, истончившимися каракулями человека, для которого изначально и была переплетена эта тетрадь.

Интересно, спрашивала себя Джейни, сколько стоило изготовить такой переплет в те времена, шестьсот дет назад? И какой монетой какого королевства заплатил за нее отец молодого человека, для которого она предназначалась? Гордясь успехами сына, он, скорее всего, пошел к переплетчику и заказал ему тетрадь, чтобы Алехандро Санчес, покидая дом и отправляясь на учебу, имел возможность заносить в нее свои наблюдения по мере того, как расцветал его интеллект. Юноша учился в Монпелье и, делая там заметки, временами переходил с иврита на французский. В особенности тяжело Джейни давался перевод последних; она постоянно консультировалась с помощью Интернета с группой франкофилов, которые получали наслаждение, погружаясь в la langue française ancienne. [5] Старофранцузский язык (фр.). До сих пор она не показывала дневник никому, кроме Кэролайн.

Она уже много раз открывала тетрадь, читала и перечитывала ветхие страницы, и все равно немало вопросов оставалось без ответа. В последние месяцы, располагая массой свободного времени и имея острое желание отвлечься, она все чаще и чаще обращалась к дневнику, и постепенно очарование древних текстов завладевало ею.

— Почему ты так внезапно исчез из поля зрения? — вслух спросила она.

«В тысяча триста сорок восьмом году половина жителей Лондона умерли», — тут же всплыла в мозгу подсказка.

— А может, ты сбежал, как я?

«Но если он сбежал, то почему расстался с этой тетрадью, которая, несомненно, была очень важна для него?»

Почему-то этот древний врач не казался ей человеком, который мог с легкостью бросить или просто забыть нечто столь для себя драгоценное.