Дэвид Ротенберг: Шанхай. Книга 1. Предсказание императора

— Отличный способ увековечить память о дяде Макси — ему бы это понравилось, — сказал Сайлас.

— Итак, мы договорились?

Они колдовали над чертежами всю ночь. Только когда за окном стало светать и были обсуждены последние детали, Майло спросил:

— И чем же мы откроем ипподром в честь дяди Макси?

— Разумеется, самыми грандиозными в Азии скачками.

— Одиночными скачками. По одной лошади от каждого дома. Каждый дом вносит пятьдесят тысяч фунтов и выставляет одну лошадь. Победитель получает все.

Только в Шанхае, с его тысячами и тысячами рабочих рук, было возможным построить ипподром с такой невиданной скоростью. По мере того как приближался день скачек, которыми должен был открыться ипподром, город обсуждал предстоящее событие все более бурно. За месяц до открытия Сайлас пришел к отцу на завтрак.

— Сайлас? Чем обязан…

— Мне нужно поговорить с тобой, отец.

— Говори, но сначала дай мне овсянку.

Сайлас положил немного каши в красивую хрустальную чашку и передал ее отцу.

— У меня родилась идея, отец, но, боюсь, тебе она придется не по душе.

— Это связано со скачками?

— Да.

— Ты против того, чтобы их устраивать?

— Нет, отец, я хочу их не меньше, чем ты.

— Так в чем же дело?

— Мы шанхайцы.

— Полностью с тобой согласен. Шанхай — наш дом.

— Вот именно. Мы пришли сюда не просто для того, чтобы насиловать этот город и извлекать из него…

— Покороче, Сайлас, впереди трудный день.

— Я предлагаю сделать скачки открытыми для всех.

Ричард несколько секунд смотрел на сына, а потом сказал:

— Но они и так открыты. Для англичан, для американцев, для немцев…

— А для китайцев?

— Ну, знаешь, это уж слишком! — воскликнул Ричард и, отбросив салфетку, встал из-за стола.

— Что значит «слишком»?

— Послушай, Сайлас, ты можешь проводить с ними сколько угодно времени. Я никогда не возражал против этого.

— Но ты этого не одобряешь.

— Одобрять или не одобрять — не моя забота. Дело в другом. Мы не можем позволить себе общаться на равных с…

— С обезьянами? Ты это хотел сказать, отец?

— Да, с обезьянами! С чертовыми обезьянами!

Сайлас повернулся и увидел красное лицо Паттерсона, который каким-то образом очутился в столовой.

— Я не желаю скакать перед обезьянами, — сказал тот. — И никто на это не согласится. Так что, если хочешь, чтобы скачки состоялись, твоих макак там быть не должно, приятель.

— Видишь, Сайлас? — Ричард положил руку на плечо сына. — Что это будут за скачки — без наездников?

Сайласу показалось, что они стояли так несколько долгих часов. Он не помнил, как вышел из комнаты, и как потом на него накатила ярость.

Ночью накануне скачек Сайлас проскользнул в конюшню Хордунов и подкрался к стойлу, в котором стояла их лучшая кобыла — гордость и надежда семьи. Животное смотрело на незваного гостя с угрозой во взгляде, но Сайлас, не испугавшись, вошел в стойло и сильно ударил жеребца по крупу. Кобыла, поколебавшись, подвинулась в сторону.

— То-то же, — проговорил Сайлас и направился в дальний конец конюшни, где была сложена упряжь. Он взял кожаное седло ручной работы, любимое седло Паттерсона, вытащил из кармана нож и сделал несколько тонких надрезов на подпругах. Поднеся их к свету, он убедился в том, что надрезы никто не заметит, даже если будет их искать. Злость забурлила в нем с новой силой.

— Это вам угощение от вашего «приятеля» и его обезьян, мистер Паттерсон, — прошептал он.

В день скачек стояла холодная и ясная погода. Ветер с востока доносил до маленького цветущего Города-у-Излучины-Реки запах моря. Праздник начался утром. По всему Иностранному сеттльменту и Французской концессии были устроены завтраки с шампанским. Сюзанну удивило то, что клиенты стали прибывать сразу после завтрака.

«Захотелось потешиться перед началом скачек», — думала она.

Цзян приготовилась к встрече ранних посетителей. Ей было известно, что китайцы, хотя и не были допущены на скачки, делали очень крупные ставки и пытались обеспечить себе выигрыш, устраивая по утрам «облака с дождем».

Сам ипподром распахнул двери в десять утра, и сливки английской, американской, французской, немецкой и даже русской общин, наступая друг другу на ноги, проталкивались внутрь шикарного заведения. Они охали и ахали, дивясь царящей там роскоши, и вскоре выстроились в очереди у окошек, где принимались ставки.

К половине одиннадцатого через окошки прошла четверть миллиона английских фунтов, но настоящие ставки делались не здесь. Ричард принял ставки у Перси Сент-Джона Дента и Геркулеса Маккалума, но они и сравниться не могли со ставками Врассунов. А они были уникальными. Их ставки не имели ничего общего с тем, какая из лошадей победит на скачках. Врассуны, имевшие двух лошадей, ставили на то, какая из них опередит другую.