Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона

— А дедушка…

— Он теперь с древними, — сказал Максимилиан.

— А мы?

— Мы едем домой.

— Но мой дом — это Шанхай, отец.

— Да, это так, сынок. Твой дом — здесь.

— Я вернусь сюда, отец, — сказал мальчик.

Максимилиан посмотрел на сына. Лицо мальчика приобрело новые, жесткие черты. Его глаза были темными, как обсидиан.

— Я скоро вернусь сюда, — повторил он.

Максимилиану было трудно смотреть сыну в глаза. Он чувствовал правду в словах мальчика и ощущал, как приближается волна боли.

— Ты сотворишь здесь великие дела, — сказал он. — Я уверен в этом. — Посмотрев на здания Бунда, он продолжил: — Но мне и таким, как я, этого не дано. Время, отпущенное моей семье в Поднебесной, подошло к концу. Я последний из Хордунов, кто жил в этом великом городе.

А потом он заметил, что сын сжимает в руке цветок — живую красную гортензию.

— Откуда у тебя это? — спросил он.

— Мальчик-золотарь подарил мне его на счастье.

Максимилиан кивнул. Прекрасный цветок от мальчика-золотаря. Очень по-китайски.

— Возможно, пришло время вернуть Бивень к излучине реки, — проговорил Резчик, когда они карабкались на вершину холма.

— Нет, время еще не настало, но когда-нибудь оно придет, — ответил Лоа Вэй Фэнь.

— Что мы будем делать теперь? — спросил Резчик.

— Ждать, — сказала Цзян.

— Ждать чего? — не отступал Резчик.

— Пока Конфуцианец выполнит задачу. В своем высокомерии он не видит того, что по-прежнему находится на службе у Договора.

— Ты не собираешься…

— Убить его за то, что он предал Договор? — перебила Цзян. — Нет. Город-у-Излучины-Реки пережил Эпоху Белых Птиц на Воде и теперь принадлежит народу черноволосых — единственному, который может построить Семьдесят Пагод.

— Но коммунисты…

— Это всего лишь еще одна случайная рыба, заплывшая в великое море по имени Китай.

Лоа Вэй Фэнь повернулся к Резчику:

— Тебе нужно уехать из Шанхая. Конфуцианец непременно захочет покарать тебя.

— Он уже отобрал у меня мастерскую и все мои работы. Чем еще он может мне навредить?

— Приведи ко мне своего сына, — сказал Лоа Вэй Фэнь.

— И что ты с ним…

— Он отправится со мной и моими сыновьями.

— Куда же?

— Далеко. Подальше отсюда. Туда, где мы будем ждать возвращения священной реликвии. Не спрашивай меня, что это за место, я все равно не скажу тебе.

Резчик кивнул и обещал привести сына еще до рассвета. Наконец, когда они оказались на вершине холма, Лоа Вэй Фэнь обратился к Цзян:

— А тебе Конфуцианец не навредит?

— Надеюсь, что нет.

— Почему?

— Он думает, что любит меня.

Убийца понимающе кивнул и спросил:

— Могу я попросить тебя о последней услуге?

— Разумеется.

— Позволь мне подержать твою дочь.

Цзян склонила голову в знак согласия.

Лоа Вэй Фэнь взял за руку девочку, в жилах которой текла наполовину японская кровь, поднял ее и нежно поцеловал в лоб.

Цзян хотела что-то сказать, но Лоа Вэй Фэнь приложил палец к ее губам.

— Я должен был сделать это еще тогда, когда увидел ее в первый раз.

— Мы еще когда-нибудь… — Цзян украдкой вытерла слезу.

— Нет, мы больше не встретимся никогда. Но наши дети или внуки — непременно. И вместе с Бивнем они будут наблюдать, как у излучины реки растут Семьдесят Пагод и воплощается Пророчество Первого императора. А теперь — смотрите!

Стоя на вершине холма на дальнем изгибе Хуанпу, Резчик, Убийца, Цзян и ее японская дочь смотрели, как могучий корабль, подобно Белой Птице на Воде, поймал ветер и с фань куэй на борту через сто с лишним лет двинулся прочь от Шанхая — по великой реке, по направлению к морю.

Пребывая в надежном укрытии, в Багдаде, лежа под полом второго этажа дома, в котором проживает большое семейство торговца Абдуллы, Священный Бивень продолжает раскрывать свои тайны. Хотя этого никто не видит, пророческий план Первого императора раскрывается по мере того, как Бивень медленно разрушается в сухом воздухе месопотамской пустыни.

Раздается негромкий треск, и филигранная резьба на его поверхности трансформируется и дарит миру новую идею. Над порталом Человека с Книгой магическим образом появляются буквы, которые складываются в слова: «Эпоха Сухой Воды». А затем словно ветры безумия, подхватив эти слова, переносят их за тысячи миль на запад. И люди в Шанхае начинают называть время, наступившее после воцарения Мао, — время, когда Пекин на протяжении сорока лет начисто игнорировал Город-у-Излучины-Реки, — Эпохой Сухой Воды.