Андрей Турбин - Авантюристы

Вот если бы вы, мой друг…»

Нарышкин издал громкий вой и бросил письмо в корзину для бумаг.

— Да что они сегодня, все меня извести сговорились? Смерти моей хотят?

Он не стал пояснять кто это «все», и почему эта толпа желает свести счеты с его достаточно молодой еще жизнью.

Сергей надорвал второй конверт. Это была записка от Трещинского.

«Милостивый государь Сергей Валерианович! Надеюсь, что все произошедшее между нами, меж нами и останется. Вы как человек чести не дадите огласки тем откровениям, кои были произнесены мной в момент душевной слабости и под влиянием Бахусовым. Прошу меня за то извинить. Верю в Вашу порядочность и остаюсь вашим покорным слугой. Будьте здоровы.

P.S.Кстати, Вы позабыли у меня свой секстан».

— Ну вот, и этот туда же! — прокомментировал послание Нарышкин. — Ох уж эти польские гордецы. Сегодня они с тобой запанибрата, а стоит только чуть перебрать, назавтра руки не подадут. Бардзо дзинкую за гонор… нех их вшицы дьябли везмо!

И второе письмо также последовало в корзину.

— Ладно, Терентий, я, пожалуй, пройдусь, а ты приберись тут покамест, — Сергей рассеянно оглянулся и, не замечая доброго взгляда старого моряка, решительно шагнул за порог.

У парадного крыльца столкнулся нос к носу с ширококостной, толстомясой Аглаей Тихоновной. Вдова купца Завынкина тащила с рынка гуся. Не доверяя прислуге, она предпочитала все покупки совершать сама, что давало ей лишний повод брюзжать на всех и вся.

В тесном парадном, ставшем еще теснее, когда в него ввалилась вдова с гусем, безжизненно свисающим из огромной корзины, Нарышкин не имел пути к отступлению и принужден был выслушать все упреки, которые разъяренная, как весенняя медведица, Аглая обрушила на вихрастую голову своего постояльца.

Наконец, с трудом разминувшись с купчихой, наобещав ей в самом скором времени расплатиться полностью за квартиру, Нарышкин выстрелил из подъезда, как пробка из бутылки шипучего вина.

На улице зажмурился, до того ярким после темного парадного показалось весеннее Петербургское солнце. Пахнуло дымом, копотью, нагретой землей и тушеной капустой — неизменным блюдом здешних обывателей. Мещанская пестрела вывесками до самых крыш. Солнце высвечивало на позолоте объявлений, оповещающих о нахождении здесь всевозможных лавок: мелочных, кондитерских, табачных; тут же попадались вывески модисток, чулочников, цирюльников, повивальных бабок и каких-то опытных кремлевских красильщиков, которые «…недурно раскрасят стены алфрескою, декатируют и еще много чево в малярном деле разумеют…»

Рядом, над заведением цирюльника красовалось: «Здесь бреем стрижом и отворяем крови». Чуть поодаль виднелся красочный щит, на котором был изображен чрезвычайно толстый запорожский казак со свекольными щеками и люлькой в надменно ухмыляющихся губах. Под рисунком вилась затейливая надпись: «Домашняя табачная мануфактура отставнова унтера-офицера Перетятько». Напротив, над лавкой, торгующей детскими деревянными игрушками, была нахлобучена вывеска, неизменно улучшавшая настроение Сергея. Неровным, валким, колючим шрифтом, имитирующим готику, там было выведено: «Detskoe proizwodstwo. Столяр Осип Штумпф — иностранец из Вильно».

Сергей прошелся по улице и, чтобы восстановить пошатнувшееся душевное равновесие, заглянул в недорогой трактир, где в тумане от пригорелых блинов проворно бегали половые и дули копеечный чай извозчики.

Нарышкин заказал водки с селедкою и сел у раскрытого окна, чтобы не дышать блинным перегаром.

Окликнул через окно разносчика газет, купил «Северную пчелу», и, подливая себе водку из надтреснутого графина, принялся читать объявления театров и зрелищ.

Балаган Лемоша обещал сцены в современном роде: терзание Панталона, разрыв Пьеро на две части, превращение бочек в чертей, а также всевозможные фокусы в исполнении русского человека из Германии Карла Ивановича фон Штюка.

Панорама и косморама на Невском проспекте в доме Косиновского, наискось Английского магазина, предлагала посмотреть виды Константинополя, штурм и взятие Варшавы, смерть Наполеона, внутренность церкви св. Петра в Риме…

При упоминании о Константинополе Нарышкин закрыл глаза и представил залитый южным солнцем, утыканный минаретами город, по которому бродили похожие на коконы прелестные одалиски в парандже, а свирепого вида усатые янычары в красных шароварах день и ночь точили о каменные ступени мечетей свои кривые зазубренные ятаганы. Они курили кальян, пили крепкий черный кофе, а в перерывах между этими занятиями сажали на кол христианских невольников.