Евгений Лундберг - Кремень и кость

Переломанные кости срослись, но срослись неправильно. По-прежнему сильны были руки предводителя, но он не мог ни метнуть камень, ни размахнуться дубиною, ни ударить в намеченную точку копьем. Правая рука его не поднималась вовсе.

— Безрукий не может быть первым в племени, — сказал предводитель о себе, как о чужом. И «безрукий» стало отныне не только его определением, но и прозвищем.

— Безрукий не может быть первым, — повторило за ним племя.

Хорошо было бы вовремя с почетом убить его, тогда все стало бы снова просто и понятно. Так водилось когда-то и среди покинутого родоначальником племени. Не раз и не два погибали предводители. Случалось, что их приходилось добивать, так как раны их были слишком тяжелы. Случалось, что в тяжелые для племени годы молодые удачники сменяли стареющих предводителей, и на десятилетия нарушался закон почитания старейших и опытнейших. Но убивать первого в молодом и немногочисленном племени за то, что у него не как следует срослись руки и ноги, не приходилось даже в древние времена. Предводитель был умен и силен волею, зачем было сменять его и кем?

( примечание к рис.)

— Он — безрукий, — говорили одни, — что делать безрукому на охоте?

— У него глаза ястреба и быстрота лисицы. Лучшего нет среди нас, — возражали другие.

Но однажды потерянная власть таяла с каждым днем.

Он поневоле отставал от охот, — непокорных не мог принудить силою и при дележе добычи стоял бездеятельно, точно пленник со связанными руками. Он стал удаляться от племени и скоро точно заживо умер для него.

Это был год глубокого унижения и голода. Упорная выбивалась из сил, чтобы быть полезной племени. Иногда она снова, как в дни отсутствия предводителя, просиживала дни и вечера на скалистом склоне горы, над пещерой, и думала, хотя думы ее не могли ничему помочь.

Предводитель был здесь, дома, кости его срослись, он был по-прежнему находчив, но из первого стал он последним.

Упорная заметила, что он чаще и дольше, чем прежде, останавливается тяжелым взглядом на нелюбимой реке, на шалашах, которыми исподволь покрылись нижние террасы под пещерою, ибо пещера служила теперь жильем только в дождливые и холодные времена года.

И вдруг она поняла: предводитель искал нового дела, где бы он опять мог быть первым. Ведь бесполезным не надо жить. Бесполезным — смерть либо от голода, либо от удара топором.

Собирать семена и травы? Низменное, не мужское занятие. Стеречь священный огонь и питать его сухим валежником на глазах у всех? Пусть лучше его делом станет река и долгое, одинокое, терпеливое подстораживание рыбы. Бывший предводитель стал одной рукой усердно работать над зубцами гарпуна и мастерить крючья. Он стал нелюдим и угрюм и смягчался, только уйдя далеко из становища.

Прошло время, и к предводителю пристало еще несколько охотников. Одним лень мешала охотиться наравне с соплеменниками, другие не отличались избытком сил, третьего болезнь лишала зоркости, четвертый не ладил с племенем, и зрелые охотники грозились убить его за вспышки беспричинной ярости. Все они тоже мало помалу обособлялись от племени, их тянуло к воде, они знали реку, как собственный шалаш. Жить бы у самой воды, у большой не текучей воды, так, чтобы она и поила и кормила.

— Там, — указал на юго-восток злобный сородич, — есть большая вода.

Слепыш одобрительно кивнул годовою. Видно было, что Злобный неспроста заговорил об озере.

Предводитель не хотел вдаваться в разговор, но Упорная подхватила:

— Большая вода! Много рыбы!

Предводитель досадливо оттолкнул ее. Слишком много воли забрала себе женщина, пользуясь его убожеством. «Большая вода! Много рыбы!» Молчала бы лучше.

И все-таки предводитель пытливо взглянул на юго-восток, а потом ушел к далеким лугам, среди которых течение реки становилось плавным.

И Слепыш, и Злобный, и Упорная прилегли в густой траве и, как шакалы, следили издали за снующей у берега тенью одинокого человека.

Когда солнце стало на полдень, предводитель решительными движениями собрал рыболовные снаряды.

Убедившись в том, что поблизости нет никого из ставших чуждыми его соплеменников, он быстро пошел на юго-восток. Только спутанные его волосы порою подымались над тростником, да испуганные чайки отмечали криком его путь.