Дарья Плещеева - Слепой секундант

Андрей увидел гравированный план столицы — словно с большой высоты, и сам парил над тем планом наподобие голубка. Он, как большинство столичных жителей, держал в голове центральную часть сего плана и мог бы, сверяясь с ней, объяснить провинциальному жителю любой маршрут. То, что было на гравюре, вдруг ожило, обрело цвет и объем, явилось Андрею разом: светло-синий с искорками купол Троицкого собора — храма Измайловского полка, радостно-желтое (видно, в солнечный день) здание Двенадцати коллегий, ярко-красные, мощные и властные ростральные колонны, розоватая глыба, на которой воздвигся император-всадник… «Царь на коне?»… Тут же вместо изваяния возник образ — святой Георгий, поражающий змея; образ старого письма, Георгий на белом коне и в красной кольчужной рубахе, змей тускло-зеленый, завившийся спиралью.

В монетке был смысл — определенно. Мусью Аноним и точно смахивал на змея-душителя. Только вот святой Георгий был зрячим, и ждать ему, поди, не довелось — сказали, прискакал, поразил…

Время текло. Вот уж март на носу… Аноним наверняка сделал перерыв в своем мерзком ремесле: в пост не венчают, а большинство пакостей связано как раз с невестами, писавшими опрометчивые письма. Но привезут ли Аграфену Позднякову венчаться в Санкт-Петербург? Разумнее было бы — в Москве, но для Андрея, чтобы уверенно взять след врага, лучше — в Санкт-Петербурге. Если до той поры Скапен-Лукашка не докопается, где засел проклятый Аноним. Как ни странно, Андрею этого не слишком хотелось — необходимо было поставить точку в поганой истории самому, собственноручно. Хотя месть не относится к числу богоугодных дел…

Андрей треснул кулаком по столу. А ежели и месть?! Не оставлять же убийцу безнаказанным?!

Пока что сие стоило исцеления. Граве умаялся толковать, что желающий обрести зрение должен поменее трясти своей дурной башкой, а двигаться тихо, не беспокоиться понапрасну. Страшно хотелось увидеть мир со всеми его красками, и на синий купол перекреститься, и солнечным бликам на мелкой ряби Фонтанки порадоваться. Но как же лежать-то? Разве что велеть Фофане читать какую-нибудь ахинею, вроде вошедших отчего-то в моду сказок на русский лад…

Фофаня приволок здоровенную повесть «Русак» господина Чулкова со всякими славянскими именами и аллегориями, и этой повести хватило на три дня. Чтец порой крестился и плевался, даже скорбел, что читать в пост такое — смертный грех. Чтобы вознаградить Фофаню за его мучения — слушать, как герои взывают к языческим богам, — Андрей отпустил его в церковь помолиться, надеясь, что за два часа ничего страшного не случится.

Фофаня вернулся десять минут спустя.

— Беда, ваша милость, беда! — с порога крикнул он. — Ох, беда!

— Что еще стряслось? — спросил Еремей.

— Немец-доктор приезжал!

— И что?

— В санках примчался! Стоял, за кучера держался! И по-русски мне крикнул — скажи-де барину своему, пусть немедля уезжает! Я, говорит, уезжаю, время дорого, беда! И укатил! Господи Иисусе, да на нем лица не было!

— Граве, посреди улицы, да по-русски? — Андрей ушам своим не поверил.

— Да, по-русски! И в санях два тюка. Уезжаю, говорит, беда! Хорошо, говорит, успел предупредить! Да что ж это такое стряслось, господи?

— Угомонись, Фофаня, почем нам знать, что стряслось! — прикрикнул Еремей. — Баринок мой разлюбезный, давай-ка собираться поскорее. Может, и глупость какая — а береженого Бог бережет. Сперва отсюда уберемся, потом будем думать!

— Ахти мне! Все собрать, все увязать! — причитал Фофаня. — И белье из стирки не принесено!

— Нечего собирать. Все, что нужно, у нас в деревне имеется.

— Да белье же!

— Пропади оно пропадом! — и дядька кинулся одевать питомца.

— Мусью Аноним перешел в наступление, — сказал питомец. — Но люди Венецкого?

— Увидят, что мы улепетываем, все поймут.

— За нами бы эти мазурики не погнались. Шкатулу возьми первым делом!

— Да взял уж. У нас добрые кони. И мы не лыком шиты. Я помогу тебе перелезть через забор.

Конюшня была в соседнем дворе, двор выходил воротами на другую улицу. Тимошка наловчился использовать плотный сугроб у забора и с той и с другой стороны. Но переправить Андрея оказалось нелегко — дядька взмок, пока ему это удалось. Фофаня страдал рядом, шепотом взывая ко всем святым. Он был послан предупредить Валера, но того не случилось дома, камердинер и стряпуха тоже куда-то увеялись, и Фофаня громоздил всякие ужасы, оплакивая их судьбу.

Наконец втроем поместились в возке и выехали со двора. Был обычный петербуржский зимний сумрак, сырой и удручающий. Утешало одно — весна, истинная весна, уже не за горами.