Мария Семенова: Меч мертвых

И в это самое время из крепости, с высокой сторожевой башни, прокричал рог. Это воины заметили смоляной дым сигнальных костров, зажженных на севере.

Всего кораблей было пять. Два принадлежали Хрольву Гудмундссону, и первым резал волну его любимец «Орел». Обычно этот корабль узнавали издалека по широко развернутому крылу полосатого паруса — немногие решались так смело подставлять его ветру на коварном мелководье фиорда! — и по бесшабашному искусству, с которым Хрольв подводил к пристани послушное судно.

Сегодня, против обыкновения, красно-белое ветрило было подвязано почти наполовину. «Орел» шел медленно, словно радушный хозяин, указывающий безопасную дорогу гостям. И люди, смотревшие с берега, рассудили между собой, что в следующий раз эти гости вряд ли заплутают или сядут на мель среди бесчисленных островов. За «Орлом», на расстоянии оклика, следовали два больших боевых корабля. На подходах к незнакомому берегу осторожные кормщики сбрасывают паруса и сажают людей на весла; нынешние гости не спешили оголять свои мачты — должно быть, не только ради того, чтобы похвастать перед хозяевами мореходным искусством, но и затем, чтобы все видели знак, осенявший красные полотнища, надутые ветром.

Огненно-белый сокол, яро падающий с небес на добычу… Это знамя узнавали и чтили во всех уголках Восточного моря. Дождь, под который корабли попали возле входа в фиорд, пропитал ткань и добавил краскам яркости и глубины: белые крылья трепетали в бесстрашном полете, надвигаясь на город…

Никогда еще этих парусов не видели мирно близящимися к причалам Роскильде.

Второй корабль Хрольва шел сбоку от них — почетная стража. Не присмотр, не защита — честь. Вендский Хререк конунг, ставший правителем на Восточном пути, прислал великое посольство к Рагнару Кожаные Штаны, конунгу селундских датчан.

Пятое судно ничем не было примечательно. Оно принадлежало купцу, возвращавшемуся в Роскильде из свейского города Бирки. Поначалу, встретив в море вендские корабли, торговец сильно перепугался и приготовился к самому худшему: у него не было при себе сильной охраны, надеялся проскочить датскими проливами, не напоровшись на разбойных людей. Ни сам купец, ни его ватажники не могли припомнить, чтобы венды отпустили датскую лодью, оставив в живых команду или по крайней мере дочиста не ограбив. Хозяин судна успел проклясть себя за скупость, за то, что пытался сберечь несколько ничтожных марок серебра и в итоге накликал беду. Венды, однако, против всякого обыкновения повернули боевой щит выпуклой стороной к себе и даже предложили купцу покровительство, которое тот и принял с большим облегчением. Вот так и случилось, что до самого Роскильде его лодья шла сперва под крылом вендского сокола, а потом еще и под сенью ворона на знамени Хрольва ярла, вышедшего навстречу. С подобной защитой опасаться было поистине нечего, но сейчас купеческое судно потихоньку отставало от своих грозных провожатых и отваливало в сторонку. Хорошо серой пташке устраивать свое маленькое жилище между сплетенными сучьями орлиных гнезд, но берегись ветра, вздымаемого слишком мощными крыльями! Пузатый кнарр торговца пробороздил килем песок поодаль от главных причалов. О небывалой встрече с вендами путешественники станут рассказывать детям и внукам, однако не дело скромным купцам путаться под ногами у великих мужей. Боязно подле знаменитых и грозных вождей, а уж когда они сходятся — и подавно. Мало ли еще чем кончится дело!

Твердислав Радонежич, боярин ладожского князя Вадима, стоял на носу первого из двух краснопарусных кораблей и, хмурясь, смотрел на приближавшийся берег. Уже был хорошо виден город; показалась и крепость, обнесенная ровным кольцом защитного вала. Твердислав различил даже, как раскрылись ворота и выпустили важных, неторопливо ехавших всадников. Боярин вгляделся, пытаясь распознать между ними вождя. Он никогда не встречался с Рагнаром Лодброком, но не сомневался, что сразу узнает его, как только увидит. Даже издалека.

Твердислав — Твердята Пенек, как за упрямый норов прозывали его ближники — возглавлял нарочитое посольство, отправленное в Роскильде великими и светлыми князьями Вадимом и Рюриком. Не было ныне большой приязни между двумя ладожскими вождями, пришлым и коренным, вот-вот рассорятся вдрызг. Твердислав Радонежич служил еще батюшке своего князя и любил храброго Вадима, как сына. Оттого волновался: сумеет ли без него молодой князь смирить гордое удальство, сохранить пошатнувшийся мир с Рюриком и чадью его? Одно добро: все уважали Твердяту, и словене, и варяги. Сам Рюрик не счел за обиду поставить его над общим посольством, а своего воеводу, Сувора Несмеяновича — тоже словенина по крови — дать ему в помощь. Так они и подходили, завершая долгий путь, к причалам Роскильде: Твердислав — на носу, а Сувор — на том же корабле у руля. Воевода родился в Ладоге, но еще юнцом уехал к варягам и там, на службе у Белого Сокола, обратился душой к мореходному делу. Пенек сдержанно улыбнулся в бороду, вспомнив причину, погнавшую Сувора из дому: ох и лютыми парнями они были тогда!.. Теперь все улеглось, оба вырастили детей и редко поминали о прошлом соперничестве, по крайней мере вслух. Твердята оставил сражения, сидел у Вадима среди думающих мужей. Поседевший Несмеяныч князю своему служил по-прежнему больше острым мечом, нежели мудрым советом, как пристало степенному летами боярину. Вот он и вел сюда корабль через бурное море. А выговаривать замирение с Рагнаром станет все-таки Твердислав, и так тому и следует быть…