Эрнест Уильям Хорнунг - Мистер Джастис Раффлс

– А что насчет тех евреев? – спросил Раффлс, чуть погодя.

– По правде сказать, он один.

– И об его имени нам нужно догадаться?

– Нет, я могу сказать вам его. Это Дэн Леви.

– Ну конечно, он! – воскликнул Раффлс, кивнув мне. – Наш Шейлок во всей красе!

Тедди поднял лицо от сложенных ладоней.

– Вы ведь знаете его, так?

– Я мог бы сказать, что знаю его по дому, – произнес Раффлс – Но замечу, кстати, что узнал его за границей.

Тедди подскочил с места.

– Но знаете ли вы его достаточно…

– Определенно. Увижусь с ним утром. Все же мне хорошо бы иметь расписки за уже сделанные вами платежи, и то письмо, намекающее на «последний шанс».

– Вот все бумаги, – выговорил Гарланд, протягивая толстый конверт. – Но я, разумеется, поеду с вами…

– Разумеется, вы ничего такого не сделаете, Тедди! Я не стану сталкивать вас с этим старым паршивцем и не собираюсь заставлять вас бдеть всю ночь. Где вы будете ночевать, друг мой?

– Не представляю. Я бросил снаряжение в клубе. Я бы пошел домой, если бы встретил вас пораньше.

– Сильный характер! Вы останетесь тут.

– Старина, дорогой мой, я и мечтать о таком не мог, – с благодарностью произнес Тедди.

– Милый мой, мне все равно, о чем вы там не могли мечтать, вы останетесь здесь, и, конечно, ляжете немедленно. Я прикажу подать вам все, что захотите, а Бэркло доставит вам снаряжение еще до подъема.

– Но ведь у вас нет лишней кровати, Раффлс?

– Займите мою. Я вообще не ложусь – а, Банни?

– Да, в кровати тебя редко застанешь, – подтвердил я.

– Но вы ведь были той ночью в пути?

– И до этого вечера, и всю дорогу в поезде я проспал, – сказал Раффлс. – Я днем еле глаза приоткрыл – если сейчас лягу, точно не засну.

– Ну и я тоже, – произнес тот с безнадежной тоской, – я вообще забыл, что такое сон!

– Погодите, сейчас я вам напомню! – сказал Раффлс, удаляясь в комнату, чтобы зажечь свет.

– Мне ужасно жаль, что так получилось, – прошептал мне Гарланд, будто мы уже были старыми друзьями.

– А мне жаль вас, – от сердца добавил я. – Я знаю, как это бывает.

Гарланд все еще глядел на меня, когда Раффлс вернулся с крохотной бутылочкой и, тряхнув ею, высыпал несколько черных мелких кругляшек в подставленную ладонь.

– Застеленная кровать ждет вас, Тедди, – промолвил он. – Примите две штучки, не больше глотка виски, и через десять минут будете видеть сны.

– Что это такое?

– Сомнол. Последняя новинка, лучший состав в своем роде.

– Разве от этого не будет похмелья?

– Ни в коем случае, будете свежи, как нарцисс, через десять минут после подъема. И не рассчитывайте, что уйдете завтра раньше одиннадцати – вы ведь не хотите потеть на разминке?

– Разминка обязательна, – серьезно сказал Тедди. Но Раффлс только посмеялся над ним.

– Они пустили вас в игру не для пробежек, друг мой, и я этими руками рисковать не собираюсь. Помните о всех пари, которые на вас заключены, и о всех пробежках, которые вы не должны дать сделать сопернику!

И Раффлс выдал дозу своего опиата еще до того, как пациент задал следующий вопрос; в следующую минуту он пожимал мне руку, а еще через минуту Раффлс уже гасил свет. Он исчез ненадолго, и я помню, как прижался к окну, чтобы случайно не услышать разговор из соседней комнаты. Ночь была бесподобна. Звездчатый купол над Олбани стал лишь немногим менее блестяще-синим, чем в тот час, когда я и Раффлс вернулись. Звуки движения с Пикадилли доносились до меня звонко, как в мороз. Вечер словно был полон игристого вина, а Божий день обещал быть полон нектара. Я все раздумывал, играл ли кто-нибудь раньше за Университет с таким грузом на душе, какой наш Гарланд унес в свои вынужденные сны, а еще – были ли у отягощенной подобным грузом души такие по-братски расположенные исповедники, как Раффлс и я сам.

Раффлс все мурлыкал какой-то мотивчик, слишком изысканный, чтобы я узнал его, когда я наконец отвлекся от великолепия ночи. Складные двери были закрыты, и старые часы по одну сторону от них показывали почти полночь. Раффлс не стал прерывать ради меня мелодию, но указал на сифон с графином, и я пополнил свой стакан. У моего друга был такой же, что казалось довольно необычным, но он не просто сидел со стаканом – он казался слишком дерганым для этого; его внимание даже привлекли две картины, которые поменялись местами в его отсутствие, повинуясь чьей-то рачительной руке, две прекрасные копии Уоттса и Берн-Джонса от герра Хольера, которых Раффлс, на моей памяти, раньше и не замечал. Но казалось, что они должны висеть там, где он их повесил, и я впервые видел, чтобы они висели ровно. Книги также пострадали от чьей-то благонамеренности, но он оставил их, пожав плечами. Он исследовал справочники и сверялся в записях, так что немало минут пролетели в молчании. Но когда он тихонько прокрался во внутренний покой, подождав немного у распашных дверей, у его губ все лежала напряженная складка, а едва вернулся, захлопнув двери безо всякой заботы о тишине, то начал говорить, имея притом самый мрачный вид.