Артур Конан Дойл - Тайна серебряного зеркала

Читая, он просидел около часа, и стрелки шумных дорожных часов, стоявших на столике у кровати, уже вот-вот должны были сойтись на цифре двенадцать, когда до ушей студента донесся внезапный звук – звук довольно резкий и пронзительный, подобный тому, как человек, охваченный сильной эмоцией, со свистом втягивает в себя воздух. Отложив книгу, Смит навострил уши. За стеной либо над ним никого не было, так что потревожил его явно сосед снизу – тот самый, которому Хейсти дал столь нелестную характеристику. Смит знал его лишь как дряблого бледного человека, тихого и погруженного в свои изыскания, человека, чья лампа продолжала лить свет из окна старой башни, даже когда он уже гасил свою. Данная привычка засиживаться допоздна породила между ними нечто вроде молчаливой связи. В предрассветные часы Смита утешало осознание того, что рядом есть кто-то, кто придает сну столь же малое значение. Даже сейчас Смит думал о нем с чувством добродушия. Хейсти был славным малым, но в то же время человеком твердым и резким, без развитого воображения и способности сочувствовать. Он не терпел тех, кто не соответствовал его эталону мужественности. Если кого-то нельзя было измерить аршином частных школ, то для Хейсти он становился парией. Как и многие физически сильные люди, он был склонен путать телосложение с характером, принимать физические недостатки за моральные. Так что Смит, как человек более умный, размышляя о соседе снизу, имел эти моральные установки своего друга в виду.

Больше звуков снизу не доносилось, и Смит уже готов был вернуться к работе, когда ночную тишину внезапно разорвал хриплый крик, настоящий вопль – зов человека, потрясенного сверх всяких пределов. Вскочив из кресла, Смит уронил книгу. Он был человеком не робкого десятка, однако что-то в этом внезапном неконтролируемом крике ужаса заставило кровь застыть у него в жилах. Волосы молодого человека встали дыбом. В таком месте и в такой час вопль этот породил в его мозгу сразу тысячу догадок, одну фантастичнее другой. Стоит ли ему ринуться вниз или же лучше подождать? Как типичному англичанину, ему была ненавистна сама мысль о том, чтобы устроить сцену, а соседа своего он знал слишком плохо для того, чтобы вот так вот просто вмешиваться в его дела. Какое-то мгновение Смит стоял, охваченный сомнениями; он все еще колебался, когда с лестницы донесся быстрый топот и в его комнату ворвался юный Монкхаус Ли, полуодетый и бледный как смерть.

– Идем! – выдохнул он. – Беллингем болен.

Аберкромби Смит спустился вслед за ним по лестнице в гостиную, располагавшуюся прямо под его собственной; несмотря на то, что происходящее занимало все его мысли, Смит не мог не поразиться тому, что увидел, переступив порог. Ему еще никогда не доводилось бывать в такой комнате – скорее музее, чем рабочем кабинете. Стены и потолок были увешаны тысячей всевозможных египетских и восточных древностей. Жилище было сплошь уставлено высокими угловатыми фигурами с ношей либо оружием. Выше всех были статуи с бычьими, аистовыми, кошачьими и совиными головами и те, что изображали монархов с миндалевидными глазами и в змееподобных коронах, а также странных, похожих на жуков божеств, вырезанных из синего египетского лазурита. Гор, Исида и Осирис выглядывали из каждой ниши и смотрели с каждой полки, в то время как под потолком в двойной петле висел истинный сын древнего Нила – огромный крокодил с открытой пастью.

В центре этой удивительной комнаты стоял большой квадратный стол, усыпанный бумагами, заставленный флаконами и устланный изящными высушенными листьями какого-то растения, напоминавшего пальму. Все эти предметы были свалены кучей, чтобы расчистить место для саркофага, который, судя по пустому месту у стены, до этого стоял там. Мумия, жуткая, почерневшая и иссохшая, напоминавшая обгорелую верхушку шишковатого куста, лежала наполовину за пределами своего саркофага; ее похожие на когтистые лапы кисти и костлявые предплечья покоились на столе. К саркофагу был прислонен старый, пожелтевший свиток папируса, перед которым в деревянном кресле сидел хозяин комнаты; его голова была запрокинута, а широко распахнутые, полные ужаса глаза вперены в висящего под потолком крокодила; синюшные полные губы с шумом испускали воздух при каждом выдохе.

– Боже! Он умирает! – в смятении воскликнул Монкхаус Ли.

Это был стройный красивый молодой человек, с оливковой кожей и темными глазами, которые делали его похожим скорее на испанца, чем на англичанина, и кельтской экспрессивностью, столь резко контрастировавшей с саксонской бесстрастностью Аберкромби Смита.