Николай Тихонов - Октябрьские рассказы

Не было перед дворцом иностранных туристов, не было стаек школьников, не было экскурсантов, стоящих перед дворцом с фотоаппаратами и записными книжками.

Проходили комендантские патрули, останавливали редких пешеходов и проверяли документы. Красные повязки на их рукавах ярко горели в серых тонах безрадостного дня.

И вдруг я увидел на площади группу людей, которая остановилась перед дворцом. Перед группой стоял человек, по-видимому — экскурсовод. Жестикулируя, он объяснял что-то, как в добрые мирные времена, и слушавшие его смотрели покорно, куда он им указывал, и тоже спрашивали, и тоже после его ответа записывали что-то в книжечки.

Это было так удивительно, что я направился к стоявшим. Но не только мое внимание привлекли эти товарищи. Комендантский патруль медленно шагал к ним с другой стороны.

Стоявшие были красноармейцы. Они стояли без оружия, в гимнастерках, крепких, но видавших виды. Люди разного возраста, они внимательно выслушивали своего старшего — пожилого красноармейца. По мере объяснений они передвигались, как самые настоящие экскурсанты.

Комендантский патруль подошел к ним.

— Вы что тут разгуливаете, товарищи? — спросил патрульный командир.

— Мы не разгуливаем, — ответили ему.

— А кто вы такие?

— Мы туристы, — сказал один из них, рябой красноармеец с веселым лицом, рыжий, по-видимому — задира.

— Кто? — не доверяя услышанному, переспросил командир.

— Ну, вот кто ходит с городом знакомиться, — ответил рыжий.

Но его перебил дававший объяснения за экскурсовода:

— Товарищ лейтенант, наши документы все в порядке, пожалуйста, я вам сейчас покажу, мы командированы в город Ленинград на предмет ознакомления с его революционными памятниками, как с городом русской военной славы и с городом Октября, как его защитники, которые никогда города не видели. И, значит, нам надо его видеть…

Пока лейтенант знакомился с документами, старший группы говорил:

— Мы с фронта, прямо из окопов. Товарищи прибыли из самых разных городов и областей на фронт, прямо под Ленинград. Они знают свой боевой долг, но города никто из них не видел. Командование распорядилось, чтобы показать им наш славный Ленинград, сделать экскурсии по очереди и ознакомить их с памятниками революции… Разрешите продолжать, товарищ лейтенант.

— Раз так, — сказал лейтенант, сам молодой и чуть порозовевший от неожиданности, — продолжайте. Наш Ленинград посмотреть стоит…

Старший показал на доску, украшавшую стену дворца. Все столпились перед доской. Над нашими головами с тихим зловещим шелестом прошел снаряд, и гул взрыва донесся откуда-то из глубины Васильевского острова. Кое-кто из группы посмотрел на небо и снова стал слушать экскурсовода. Даже патруль стал прислушиваться к тому, что сказал пожилой сержант.

— Смотри-ка, так и написано, — сказал один, — рабочие и солдаты, значит, красногвардейцы, матросы тут Октябрь делали. Вернусь с войны, расскажу, своими глазами видел этот дворец, не как-нибудь…

— Ох, и громадный он, тут, наверное, заблудишься, если без плана пойдешь, — сказал другой хриплым голосом.

— Это правильно, что нам город показали, — заметил третий, — а то сидишь в болоте, и вокруг хлюпает, а что за Ленинград, только на картинке видишь… А теперь вот вернусь в окоп — знаю, что за мной. Как бы руками пощупал…

Один до сих пор молчавший загорелый, с ясными голубыми глазами парень, оглядывавший всю громаду дворца, сказал, как будто удивление и какая-то внутренняя сила заставили его неожиданно заговорить:

— Вот он какой! — Помолчав, он добавил: — Мой отец его брал… — Он еще помолчал немного и сказал, давая выход какой-то затаенной мысли: — А я, выходит, защищаю его. Видишь, как повернулось. Вот он какой — наш дворец стал, народный… И я вот его защищаю…

И как он сказал «наш, народный», вдруг стало как-то широко на душе. Как будто глаза у всех пораскрылись. Без слов было ясно, что сейчас все смотрят и на дворец, и на окружающее и чувствуют, что и дворец, и земля, на которой он стоит, и площадь с колонной, и небо над площадью, и весь город принадлежат каждому, что с какой-то необыкновенной скоростью приблизился тот день, когда отец этого красноармейца вместе с другими простыми людьми действительно взял себе этот дворец, отнял его у черных сил, и, как в сказке, со взятием этого громадного дома вся жизнь на свете повернулась по-другому.

И так естественно, что сын — вот этот голубоглазый парень в стираной гимнастерке, загорелый, как лесной богатырь, — защищает завоеванное отцом, завоеванное отцами новое, и что иначе быть не может.