Николай Тихонов - Октябрьские рассказы

— Ну, и как же они сражались?

— Сражались они с отменной храбростью. Даже из пулемета стреляли диковинно — все бойцы наши этому удивлялись. Один китаец бежит, и на спине у него легкий пулемет, а другой на ходу из этого пулемета бьет. Зрелище! Гибкие они были, ловкие, ползать могли, как пластуны. Говорить, конечно, по-русски не очень чтоб говорили…

— Как же вы с ними объяснялись?

— У них были свои командиры. Я помню такого одного. Мы звали его просто Вася, он за приказами приходил, и все объяснения, какие надо, мы с ним имели, а он потом объяснялся со своими земляками. Преданы они были революции неимоверно. И очень храбры. К боли малочувствительны, или, вернее, очень волевые. Китаец-боец ни кричать, ни плакать не будет. Даже если умирает. Сидит тяжелораненый и думает. Говорит мало.

Пришли мы уже освобождать Кубань.

До этой поры у нас никаких недоразумений не было никогда. Китайские командиры были и за комиссаров, объясняли китайцам политическое положение. Мы имели полный контакт. А тут приходит Вася, и я вижу, что он недоволен чем-то. «Что с тобой, Вася, спрашиваю, ты плохо себя чувствуешь, или бойцы на что жалуются?» — «Я, — говорит он, — на плохо не жаловался, ничего плоха нет, а плохо бойцы жалуются…» — «На что же они жалуются?» — спрашиваю. Вася замялся. Потом говорит: «Почему ваша Красна Армия бежит атака, что-то кричит много, громко кричит, наша Китайска Красна Армия бежит атака, ничего не кричит громко. Почему так нехорошо получается?»

Я смотрю на него — шутит он, что ли, не пойму. Вижу — не шутит. Тогда я с другого конца подхожу. «Вася, говорю, ты думаешь, это заклинание какое-нибудь против пуль и снарядов они кричат, колдуют, что ли?» — «Нет, — отвечает Вася, — колдун не верю, заклинаний не верю, а что они кричат, когда бегут, а мы не кричим…» Тут до меня дошло. Я засмеяться себе не позволил, но слегка улыбнулся. «Я, говорю, Вася, тебе все объясню. Они кричат: „За родную Кубань!“ Мы же сейчас на Кубани воюем, освобождаем от белых Кубань, вот они и кричат: „За родную Кубань!“ — то есть за ее освобождение ничего не пожалеем, умрем, а освободим от белых. Китайцам это кричать зачем. Понятно? Их родина Китай».

Он подумал, подумал, упрямый был. Говорит: «Напиши мне большими буквами, как они кричат: „За родную Кьюбань!“» — «Зачем тебе?» — «Надо, говорит, пиши сейчас, пиши, — сам засмеялся, — не ленись, пиши». Ну, если он засмеялся, то, значит, понял. Написал ему я на бумажке большими буквами, и он ушел.

А потом на другой день меня зовут: посмотрите, товарищ командир, что Вася делает. Хоровому пению, что ли, своих учит. Я пошел на бугор и вижу. Сидят китайцы, как в классе, десятками, и перед каждым десятком ходит как бы инструктор, и по его команде они начинают что-то кричать. Он командует, по-видимому, чтобы они еще громче кричали, потому что они так кричат, что далеко их крик слышен. Стал прислушиваться. Ничего не разбираю. Послал одного красноармейца аккуратно узнать, что они так старательно кричат. Он вернулся и говорит: «Докладываю, товарищ начальник, что они кричат хором, как на параде: „За родную Кубань!“ — а так как Кубань им не выговорить, то они кричат „Кьюбань“. Здорово получается… Послушайте!» И мы слушали, как Вася обучал этому крику своих китайцев…

А наутро был бой с беляками. И как двинулись цепи в атаку, наши орлы во все горло кричат: «За родную Кубань!» — и прямо в штыки. Смотрим, смятение у белых на фланге. Что такое там происходит? Китайцы, наши дорогие друзья, с криком: «За родную Кьюбань!» — так нажимают, что белые уже позицию сдают. Не выдержали, как услыхали, что китайцы в атаке кричат. А с криком этим боевым, Вася был прав, атака получилась грознее, содержательнее.

Крик, как призыв, укреплял силу, волновал, сосредоточивал на главном. Этого вот я сразу не понял, а Вася сообразил, что молча наступать хуже. А с лозунгом веселей. Еще я подумал, Кубань породнила нас в боях друг с другом. Вроде как бы и китайцам стала близкой. Земля, видят, богатая, может, даже их родину напоминает, за ее свободу в бой идти стоит…

— Вопросов нет, — сказал шутливо агроном, когда Смирновский кончил рассказ, — вон туркмены около трактора толпятся, иные его первый раз ведь видят. А тракторист сказал, что они хотят колхоз назвать «Путь Октября». Я подумал, сколько народов после революции нашей на путь Октября вступили. И каждый по-своему…

Вечер продолжал изливать благоуханную прохладу. Все молча пили новые пиалы чая. Трактор ушел. Дорога стала темной. Понемногу люди расходились, но подходили еще, приезжали всадники, шуршали в песках шаги, в темноте подымали шум тракторы, возвращавшиеся с ночной пахоты, раздавались веселые молодые, охрипшие от хорошей встряски голоса.