Дарья Доцук - Домик над обрывом

Мне очень хочется к маме – сказать, что Медведица больше не сможет ей навредить, что теперь всё будет хорошо, а потом и папа вернётся… И я решаю, что мы сделали всё, что могли. Пора домой, и так Великанша будет ругаться.

Я замечаю, что ветер крепчает и со всех сторон наползают сумерки. Наши тени уменьшаются и исчезают. Они защищали нас, а теперь мы снова сами по себе, и кажется, что мы совсем одни в этом огромном мире. Тут все большие – деревья, чащи, духи, горы. Только мы крошечные. Даже странно, как мы на это решились – украсть шкуру у Бурой медведицы! Мальчику тоже в этот не верится – вид у него ошарашенный, кепка сидит криво, на вспотевших щеках оседает поднятая ветром пыль.

Скоро окончательно стемнеет, и тогда духи сделаются гораздо опаснее и сильнее, а мы – наоборот. Это их время, не наше. Мальчик тоже не прочь покинуть гору. Он вытирает лоб рукой и поправляет кепку.

В следующий миг на нас набрасывается ураганный ветер, и из полого внутри Мёртвого дерева доносится густой низкий гул.

«Она же не может выйти из норы!» – успеваю подумать я, прежде чем мы, не сговариваясь, устремляемся вниз.

Дух Медведицы мог бы запросто схватить нас, завести в чащу или столкнуть с обрыва, но он не торопится. Он подгоняет нас в спины, а иногда перемахивает через наши головы и преграждает путь. Медведица вся состоит из густой холодной темноты, которая клубится и становится всё выше и выше – выше, чем деревья и горы, и даже выше, чем соколиный крик. Она не спешит, знает, что мы от неё никуда не денемся. Она командует миром духов, а мы… нам не на что надеяться, кроме собственных ног. А что наши ноги в сравнении с ней?

Но я продолжаю бежать изо всех сил, потому что бежит Мальчик. Я сомневаюсь, что нам удастся спастись, а вот он – нет, и ему приходится верить за нас двоих.

И вдруг всё затихает. Вот так, в один миг, как будто кто-то дёрнул за рычаг и выключил лес, как электричество. Смолкает гул, и ветер прижимается к земле, как послушный Темучин. От неожиданности я останавливаюсь как вкопанная и оборачиваюсь. Бурая медведица отступает! Словно кто-то тянет её назад. Она возвращается обратно на вершину горы, обратно в Лисью нору!

Уже давно стемнело, но мы этого не замечаем, потому что темнота больше не крадётся за нами по пятам. Мы идём не спеша и радуемся каждому шагу. Как здорово, когда не надо бежать, если сам этого не хочешь.

Вот и Старый пруд. Кто-то копошится в камышах. Утопленники о чём-то совещаются: пш-пш, пш-пш-ш-ш… Наверное, о Медведице беспокоятся. Когда мы приближаемся, камыши вздрагивают, раздаётся три звонких всплеска и пруд замолкает. Утопленники закутываются в тину и лежат тихо-тихо, не шевелятся. Боятся.

А Руфина снова Руфина. Это нам Темучин рассказывает. Подпрыгивает за забором и заливается: «Ксенчик! Ксенчик! Смотри! Смотри! Руфина!»

– Вижу, вижу, – отвечаю я.

Клумба под окнами залита жёлтым светом, который струится из кухни. В доме больше нет темноты. И холода тоже. Это я точно знаю, потому что из форточки пышет густой горячий аромат яблочных пирожков, первых в этом сезоне. Яблочный сезон в Сосновке никогда не начинается, пока Руфина не испечёт свои фирменные пирожки. Так я понимаю, что она больше не Медведица. Значит, и с мамой всё хорошо? Всё уже позади? В сердце становится тепло и щекотно, как будто туда залетела фея.

Лапушка подставляет мне белую ушастую голову.

«Может, и я когда-нибудь снова стану собой?» – спрашивает она большими умными глазами.

Я чешу её за ухом и киваю: всё может быть, Лапушка.

Руфина замечает меня, поправляет косынку испачканной в муке рукой и машет:

– Ксюша! Куда ты так поздно гуляешь? Домой скорее беги! А завтра приходи пирожки пробовать!

– Ладно! Спокойной ночи! – кричу я и ускоряю шаг.

– Спокойной ночи, моя хорошая!

Тут за спиной раздаётся жужжание. Я резко оглядываюсь. Жужжание шмыгает из стороны в сторону. Похоже, в рюкзаке жужжит.

Я скидываю рюкзак и достаю дребезжащий телефон.

Великанша! Не дожидаясь, пока она начнёт кричать, я сразу выпаливаю в трубку:

– Уже подхожу! Две минуты!

Но там никакая не Великанша:

– Ксенчик!

– Мама?

– Ох, ну слава Богу!

– Мам, я уже бегу! – Я отключаюсь и говорю Мальчику: – Ей лучше! Я слышу: ей уже лучше!

Брови Мальчика взлетают до самого козырька, а уголки рта загибаются кверху. Мы тут же припускаем к дому.

Я распахиваю калитку и оборачиваюсь к Мальчику, дальше мне придётся пойти без него. Он улыбается и быстро-быстро кивает: не бойся, самое страшное позади. Хорошо бы он оказался прав!