Дарья Доцук - Домик над обрывом

– Да ничего, я так! – машет Руфина.

У неё ступни худые и длинные, и шлёпки Великанши ей точно не подойдут.

– Больши́, да? – переживает Великанша. – Сейчас Ольгины принесу.

Она уходит и возвращается с мамиными вязаными сапожками. Такие Руфине годятся. Она заталкивает в них свои белые с фиолетовыми прожилками ноги и усаживается за стол.

Великанша быстро подаёт чай и ставит тарелку с вафлями и зефиром.

– Ну? – спрашивает Руфина.

– Ой, Руфа, плохо ей, – Великанша горбит плечи, и наша с мамой фотография морщится у неё на футболке.

– Отвар даёшь, как я сказала?

– Даю, каждый день по литру.

– Выпивает всё?

– Ну, когда как.

Руфина качает головой:

– Надо выпивать всё. Вот, я тебе ещё принесла.

Она достаёт откуда-то из-под складок платья туго завязанный узлом прозрачный пакетик с какой-то жёлто-зелёной крошкой.

– Ой, Руфа, спасибо!

– Это разведи в молоке и давай два раза в день. Не волнуйся, поставим дочку на ноги. Моя мама и не таких ставила, но это дело не быстрое.

Руфина говорит неторопливо и наставительно, как директор школы на линейке. Мне-то всё про неё ясно: зубы заговаривает, а Великанша ну совсем ничего не замечает, талдычит своё: «Спасибо, спасибо!». Сбегала за деньгами, но Руфина не берёт. Великанша ей ведро помидоров, она отказывается. Зачем ей помидоры, когда она ничего, кроме козьего молока, не любит? Вот заколдует маму, и будет у неё вторая козочка, молока в два раза больше. А Великанша чуть не плачет от благодарности. Да что с ней такое?!

Руфина хочет взглянуть на маму, и Великанша ведёт её наверх.

Я прячусь за дверью, а когда они проходят в спальню, слежу за ними через щель.

Руфина трогает мамин лоб и приговаривает:

– Ну, Лапушка моя, как ты себя чувствуешь?

Лапушка! Сердце стучит быстро-быстро. Надо спасать маму! Когда-нибудь папа всё-таки вернётся домой, а мама что же – Лапушка? Он же этого не переживёт, и я не переживу, но на Великаншу надежды нет, она сама как заколдованная. А может, Бурая медведица уже давно всё это замышляет? С тех пор, как мы приехали? Может, это она подослала духа-кошку? От этой мысли в животе холодит, как когда снятся утопленники. Не могут утопленники сниться к добру, а ведь мне они теперь каждую ночь снятся.

Когда Руфина наконец уходит, Великанша начинает заваривать в молоке её травы, и по дому ползёт горький полынный запах. Я выскакиваю из дома, чтобы не вдыхать этот ядовитый пар. Ну как снять такое сильное колдовство? Я сажусь на крыльцо, обхватываю колени и начинаю думать. И тут замечаю выглядывающие из-под ступенек «заячьи уши». Ну конечно! Феи! Феи под Малиновым холмом – вот кто мне поможет.

Наутро я выскальзываю из постели, когда Великанша ещё храпит, раздувая щёки. Натягиваю носки повыше и надеваю джинсы, чтобы не обжечься крапивой и не наловить клещей. Пока ем бутерброд, разглядываю скучное дно ущелья – кусты, трава и коровы. Туманная река сегодня решила остаться в горах, значит, день будет солнечный.

После завтрака я спокойно выхожу за калитку – храп Великанши стоит над участком и заглушает мои шаги. Я оборачиваюсь и говорю окошку под крышей «Не бойся, я скоро!». Надеюсь, маме снятся хорошие сны и ничего не болит.

Мальчик хрустит почти созревшим яблоком. Чтобы не заболел живот, он объедет только красный бок, а зелёную половинку выкидывает.

Мы бежим к Малиновому холму. Феи, должно быть, уже обжились в домике под корягой. Я уверена, они нам помогут, и от этой мысли хочется бежать быстрее.

Мы натираем очки «заячьим ухом» и заглядываем в домик. Поначалу кажется, что внутри никого нет, но я знаю, что этого просто не может быть, и смотрю внимательнее.

Наконец я замечаю несколько крошечных существ. Они размером с пушинку и похожи на парашют одуванчика. Головки у них светятся и поблёскивают, как капли росы – точно так же, как у тех фей, которых я видела на озере. Я прислушиваюсь и различаю их тонкие голоса. В их языке все слова очень короткие и, по-моему, нет ни одной согласной, но звучит красиво и немного грустно. Вот так: «Áу, и́о-и́о! А, а, ýо-и́о!».

Я не понимаю их языка, но вдруг они говорят на моём? Всё-таки люди тут часто ходят и громко разговаривают.

Заметив нас, феи начинают суетиться и метаться по дому. Речь их становится тревожной и быстрой: «И! И! И́о-и́о! Я́о-и́о! А́о-а!».