Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

На уроках греческого языка учитель доводил меня до отчаяния, разглагольствуя о гласных и согласных, о различных знаках ударения, о словах, утративших собственное ударение, о периспоменах, окситонах, парокситонах, пропарокситонах и прочих грамматических премудростях… И на кой черт мне знать всю эту чепуху? Единственно, что я с удовольствием учил, так это греческий алфавит; конечно, меня прельщали не альфа, ипсилон или омега, а всего-навсего начертание соответствующих букв, чтобы заменять ими испанский алфавит в моих зашифрованных посланиях. И это было все, чему дон Гордиано научил меня из того знаменитого языка, на котором философствовали Сократ и Платон.

Бедный старикан после долгих лет, отданных нудной работе и зубрежке, еле-еле таскал ноги. Зачастую он начинал дремать в классе, и тогда-то вступал в силу неукоснительный закон: неожиданно разбудить его озорной шуткой. По вечерам, несмотря на почтенные годы и усталость, он отправлялся в городскую библиотеку и проводил там часы за часами, перелистывая энциклопедию и делая выписки. Так дон Гордиано жертвовал своим отдыхом, лишь бы на следующем уроке, при первом удобном случае, огорошить какого-либо ученика:

— Сеньор лентяй, вы хотите получить точную информацию по этому вопросу?.. Идите сегодня вечером в библиотеку, попросите там энциклопедию и откройте ее на восемьсот тридцать шестой странице… Там, между двадцать второй и двадцать пятой строкой, содержатся все данные, и, если вас не одолеет сон, вы сможете почерпнуть требуемые знания.

Понимая уловки старика, я безжалостно его высмеивал. Бедняга вел отчаянную борьбу, чтобы поддержать престиж своей истощенной памяти!

Дон Омеро был также страстным сторонником зубрежки как лучшего педагогического метода. Однако между ним и доном Гордиано существовало глубокое различие.

Дон Гордиано принял эту нелепую систему по убеждению и применял ее с упорством фанатика, поэтому голова его была набита формулами, изречениями и определениями всяческого рода. И хотя из-за постоянного перенапряжения памяти он стоял уже почти на грани идиотизма, тем не менее, посвятив всю свою жизнь делу образования, он завоевал высокий престиж и продолжал пользоваться славой ученого. Этим, возможно, и объяснялось его поведение во время школьных занятий, но в частной жизни он был простым и скромным человеком.

Что же касается дона Омеро, то он, насколько мне известно, с раннего детства страдал хроническим слабоумием — тем любопытным видом слабоумия, в силу которого человек держится крайне самоуверенно, кичась воображаемыми достоинствами, и являет образец наихудшего тщеславия. Дон Омеро был еще сравнительно молод, но уже считался в Алахвэле конченным человеком. В Соединенных Штатах, куда он отправился в поисках удачи, он потерпел крах во всех своих попытках заработать кусок хлеба и не справился даже с простейшей работой на пробковой фабрике. Он вернулся с пустыми руками, заняв деньги на обратный путь. Однако благодаря этой поездке ему удалось, как со старым, ненужным хламом, расстаться с именем Телесфоро, которым окрестили его родители, и привезти из Соединенных Штатов другое, более звучное имя, прославленное на весь мир: имя Гомера. Приехав в Коста-Рику, он потерпел крушение и в качестве церковного хориста, и в качестве зубодера, и на всех прочих поприщах, на которых был вынужден подвизаться до тех пор, пока некие влиятельные лица из чувства сожаления не пристроили его учителем географии в Алахвэльском Институте.

И вот дон Омеро из-за крайнего слабоумия и невежества взялся учить нас по методу зубрежки. Он был не способен запомнить что-либо полезное и, несмотря на все старания, не мог удержать в своей пустой башке ни одной строчки из своих же собственных лекций по географии; ему приходилось диктовать их, а затем, спрашивая учащихся, держать перед носом текст. Зато в его голове скопилось множество всякой чепухи и диковинных или вышедших из употребления словечек, которые он любил за их звучность и часто вплетал в разговор, надеясь поразить слушателей.

Поэтому я воевал с ним еще чаще, чем с доном Гордиано.

Дону Омеро нравилось похваляться скудным запасом английских слов, подхваченных в Соединенных Штатах; при этом он беспощадно искажал слова, выговаривая их с высокопарным, напыщенным видом. Зачастую он отдавал предпочтение географии Соединенных Штатов, чтобы получить возможность, стоя перед картой, скандировать: