Владислав Крапивин - Дело о ртутной бомбе

— Ну что же, пошли, отрок… — Наверно, в давние-давние времена классный наставник таким тоном приглашал упрямца в комнату, где скамейка и березовые прутья.

Но Митя зевнул еще раз и пошел без дрожи. Только опять проклюнулось сквозь усталость любопытство: «А все-таки чем это кончится?» А еще опасливое: «Вдруг внутри что-то лопнет и разревусь?» Но до этого было, кажется, далеко.

В кабинете директора все оказалось по-прежнему. Наверно, педсовет не вставал из-за стола и даже не менял поз.

Жаннет быстро глянула на Митю, незаметно повернула к нему свой блокнот. Митя видел его листы, а те, кто за столом, — не видели. На белом развороте было крупно написано: «Они позвонили отцу. Скоро придет».

«Ну и слава Богу! А то сколько еще продержусь?»

Он кивнул Жаннет ресницами: все в порядке, мол. И услышал Киру Евгеньевну:

— Что скажете, Зайцев? Надумали что-нибудь?

— Что? — сказал Зайцев.

— Я спрашиваю: набрались ли вы мужества, чтобы сказать все как есть.

«Когда скажу, вот огорчитесь-то…»

— Мы ждем, Зайцев!

— Чего?

— Да он просто издевается! — взвизгнула «музыкантша» Яна Леонтьевна.

— Похоже на то, — согласилась не сей раз директриса.

Митя глотнул слюну. Искоса глянул на Жаннет, но она возилась с футляром своего «Зенита». Тогда Митя сказал:

— Кто над кем издевается? Максим Данилович… Даниилович… сейчас уговаривал: виноват или нет, а все равно признавайся, это система такая.

— Ты, сударь мой, совершенно не так меня понял!

«Еще и вертится! А такой хороший на уроках. „Друзья мои, нет ничего увлекательней науки географии. Это наука наук. В ней никогда не угаснет романтика открытий!“ И отглаженный, как мужская модель на показе костюмов…»

Опять вступила Галина Валерьевна:

— Виноват ты или нет, вопрос не стоит. Мы это знаем и так. Важно, чтобы ты признался сам. Так же, как признался твой дружок из шестьдесят четвертой школы.

— Господи, да в чем он признался-то?

— В том, что знал о твоих планах! В том, что участвовал в них! В том, что помогал тебе! Кажется, даже ходил с тобой к телефонной будке!.. Впрочем, это не важно. Главное, что он «раскололся», как принято сейчас говорить! Мы позвонили в ту школу, там его взяли в оборот, и он честненько выложил все!

«Врут?»

— Они что, пытали его?

— Не говори глупостей! Просто оказалось, что у него есть остатки совести!

«А если бы и пытали! После такого папаши он привык ко всему…»

И Митя потерял интерес. Чуть не зевнул опять.

И вошла мама.

Митя не сразу понял, что мама. Просто увидел шевеление педсовета, ощутил движение воздуха от двери. И тогда глянул налево.

Мама стояла в темном дверном проеме. Она была в легком желтом плаще, и свет из окна — хотя и не солнечный, но яркий — охватывал ее, как золотистое осеннее деревце. Мамины американские очки хрустально блестели. Мама надевала их не каждый день, а только при важных случаях. Была мама стройная и маленькая, как девочка, но Митя знал, какая она сейчас в душе. Чуял.

Мама сказала негромко и внятно:

— Здравствуйте. Кажется, я не ошиблась, именно сюда меня приглашали.

— Э-э… простите, вы кто? — глупо выговорила «младшая завуч» Фаина Леонидовна.

— Я, простите , Маргарита Сергеевна Зайцева. Мальчик, который стоит перед вами, мой сын.

Кира Евгеньевна возвысилась над блестящим столом.

— Да-да… Хотя мы ждали его папу. Виктора Алексеевича…

— Виктор Алексеевич занят и позвонил с работы мне. Я чем-то не устраиваю вас?

— Что вы, что вы! — Митя догадался, что директриса заулыбалась. — Прошу вас… Боря, уступи Маргарите… м… Алексеевне стул.

— Сергеевне, — сказал Митя.

— Простите, Сергеевне…

Безмолвный председатель Совета лицеистов поднялся и встал у стены. Максим Даниилович вскочил, ухватил Борин стул, подвинул к столу.

Мама, постукивая туфельками, подошла. Села. От нее чуть заметно пахло розовой пыльцой. Не то, что объединенная косметика сидящих за столом дам. Мама мельком взглянула на сына. Обвела очками педагогический совет.

— Я полагаю, меня проинформируют, в чем суть ситуации?

— Безусловно, — сухо отозвалась Кира Евгеньевна. Тоже села. — Надеюсь, вы помните, что в прошлом году, когда вы привели сына к нам, мы говорили о ряде требований, которые предъявляются ко всем лицеистам?

Мама кивнула. Она помнила.

Митя тоже помнил.

Не так уж он и рвался сюда. Конечно, в старой, шестьдесят четвертой, школе бывало всякое. И шпана привязывалась в туалетах и у входа, и математичка донимала несправедливыми двойками, и крепких друзей-приятелей в классе так и не нашлось. В общем, не то, что в двадцать второй, где Митя учился в начальных классах, пока не переехали на улицу Репина, в кооперативный дом. Но все же шестьдесят четвертая скоро сделалась привычной, своей. И ребята — привычные. И клика «Косой» тоже привычная стала, все равно, что вторая фамилия. (Кстати, не только из-за того, что «Зайцев», а еще и потому, что вплоть до пятого класса белобрысый смирненький Митя слегка косил левым глазом; а в прошлом году это прошло).