Владислав Крапивин - Дело о ртутной бомбе

Этот олух стоял на руках! Да, опирался ладонями о край ящика и о доску, а ногами писал в небе коричнево-белые кренделя. Рубашонка съехала на грудь, и Митя заметил почтовый конверт — он косо торчал за резинкой пояса.

Митя сделал зверское лицо. Елька перевернулся в воздухе и ловко уселся на доске. Гипс — опять на краю коробки.

— Сейчас врежу тебе от всего сердца…

— Я же инвалид!

— А я же не по ноге, а…

— Всё! Я пе-ре-вос-пи-тался.

— Что за конверт у тебя на пузе?

— Письмо… Я вчера из ящика достал и теперь везде с собой ношу… Я хотел тебе показать, только не тут, а дома…

«Смотри-ка, до чего быстро сработала почта!»

— Ну-ка, дай…

— Сейчас… Думаешь, почему я веселюсь? Что в школу ходить не надо? Нет! Мить, я из-за письма. На…

Все было как надо, и все же сидела в Мите виноватость. С этим чувством он и достал из конверта мятый бланк телеграммы.

На обороте были печатные слова. Одни — вырезанные из газеты целиком, другие — собранные из букв. Приклеенные желтым клеем. Так, что сразу ясно: письмо это человек спешно мастерил на какой-то сельской почте.

СпАсИбо тебе братишКа

МОЖЕТ КОгда нибудь увИдимся

Митя сложил бланк, затолкал в конверт. Покачал письмо на ладони. Адрес был написан корявыми печатными буквами. На месте обратного адреса — пусто. А на марке — штемпель почтового отделения «Остаткино».

Позавчера, по дороге в Мокрушино, когда проезжали через Остаткино, не так-то легко было уговорить дядю Сашу, отца и маму завернуть на площадь, к почте, чтобы Митя мог бросить приготовленное заранее письмо в ящик.

«Что за фантазии? Почему нельзя было отправить письмо в городе?»

«Папа, нельзя! Надо отсюда!»

«А что это за письмо?»

«Это секрет! У нас игра такая! Могут у меня быть свои секреты? Да не бойся, мама, тут ничего плохого!»

«Поехали, здесь всего-то пять минут», — решил дядя Саша, у которого был «такой же фантазер-придумщик».

Письмо ушло в ящик с коротким шелестом — будто со вздохом. И в этот же миг Митю ознобом тряхнула мысль:

«А может быть, это не я, а он отправляет письмо?»

«Как же так?»

«Или… он и я — это одно и то же… Он — это я через несколько лет!»

«Нет… Нет! Лучше уж… лучше уж как Жанкин брат Стасик!» — Это Митя крикнул себе с тем же, наверно, ужасом, что Елька свое: «Пусть живет Андрейка!»

«А ты уверен, что это лучше ?»

«Я… не знаю… А может, и он, и Стасик, и я — всё одно?»

«Но почему ?»

«А почему на свете вообще есть такое ?»

Он передохнул, прислонился лбом к теплому железу ящика.

«Нет! Я Митя Зайцев. Я буду жить и писать сказки!»

«Да? — словно услышал он со стороны. — Ну… живи». — И пришло непрочное облегчение.

…Конечно, лучше было бы отправить письмо из какого-нибудь приморского города, но Остаткино годилось тоже. Ведь Елька слышал про эту станцию от Домового…

…Неизвестно, сколько продлится Митина и Елькина дружба. Может быть, всю жизнь. А может быть, разведет их судьба (не хотелось бы, конечно!). Но никогда, ни при каком случае, Митя не признается Ельке, как появилось это письмо. Тем более, что в письме — все равно правда!

Если Домовой жив — он обязательно думает так, как написано. А если… если нет его, то все равно они с Елькой когда-нибудь встретятся. На дорогах страны с придуманным названием Нукаригва.

1999 г.