Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Пожив в Лондоне и Норидже [46] Норидж — город в графстве Норфолк к северу от Лондона. В 17 в. был одним из крупнейших городов Англии. , мастер Джереми Стикльз, видать по всему, вообразил о себе невесть что и совершил великую ошибку, решив, что мы, деревенские жители, уж такие простодырые, такие безмозглые, что из нас веревки вить можно. Когда я пригрозил ему расправой, если он, вынюхивая измену, полезет и в мои дела, он решил поискать кого посговорчивей и тут же нашел тако­го человека в лице Джона Фрая. Каждый день только и было слышно: «Джон, сбегай и приведи мою лошадь!» «Джон, посмотри, мои пистолеты заряжены?» «Джон, сту­пай в конюшню, мне нужно тебе что-то сказать»,— пока в один прекрасный день я не сказал мастеру Стикльзу, что если Джон у него на побегушках, то, стало быть, не грех бы и заплатить ему за труды.

Мне и в голову прийти не могло, что Джон Фрай когда-нибудь разболтает Джереми Стикльзу о человеке в белой шляпе, которого он видел на Топи Колдуна, пото­му что этот болван поклялся в свое время на острие ножа, что не скажет никому ни словечка, пока не получит на это полное мое согласие. Но сейчас — я почувствовал это — Джон выложил Джереми все начистоту и даже — я нисколько в этом не сомневался — гораздо больше того, что рассказал мне, сестрам и малышке Рут в прошлый раз. Деяния дядюшки Бена повергли мастера Стикльза в неописуемое удивление, потому что кого-кого, а уж его-то он считал самым верным подданным его величества.

Обо всем этом я узнал, когда Джереми вновь почув­ствовал ко мне доверие, а его он почувствовал после того, как я спас ему жизнь.

Семь грачиных гнезд. Семь грачиных гнезд. Я не сво­дил с них глаз и потому взял на себя всю работу на за­падном участке нашей фермы. Это место было ближе всего к Долине Дунов, и отсюда проще всего было доби­раться до того холма, откуда, глядя вниз, я мог считать гнезда на ветвях заветного дерева.

Однажды сквайр Фаггус — нынче все стали называть его именно сквайром — явился к нам как раз в обеденное время, и не успел я и глазом моргнуть, как он подружил­ся с мастером Джереми Стикльзом. Том привел свою зна­менитую кобылу, чтобы показать ее Анни, а потом, объ­яснив земляничной красавице, как он любит Анни и попросив Винни войти в его положение и вести себя хо­рошо, он посадил на нее Анни и долго катал сестренку по двору, сияя от удовольствия. В последнее время он вооб­ще был на седьмом небе от счастья, потому что ему уда­лось купить участок земли, заплатив за него в десять раз меньше того, что он стоил на самом деле. Он хвастался всем и каждому, что высочайшее прощение было дарова­но ему несколько месяцев назад, но он никак не выберет время, чтобы съездить за королевской грамотой в Лон­дон, но, как бы там ни было, теперь-то уж к нему не прицепится ни один судейский крючок.

В тот день он все говорил Анни — а та верила каждо­му его слову, глядя на него во все глаза,— что вот, мол, судейские оттяпали у него землю, а он снова оттяпал ее у них, и это куда как справедливо, потому что, выходит, именно за счет судейских он теперь снова стал уважае­мым членом общества. Он сказал, что немедля отправит­ся в Лондон за королевским прощением, а затем вернется к своей любимой Анни и так далее, и тому подобное, — а дальше начались любовные шушуканья и всяческие се­креты, каких мне знать не положено.

Я встал из-за стола,— пусть нашепчутся досыта! — и отправился на западный участок, горестно думая о том, как славно складывается жизнь у Тома и Анни и как зыбки мои надежды на счастье. Я усердно работал до самого вечера, вырубая молодые деревца там, где они росли чересчур густо. Самое время было возвращаться к ужину, тем более, что за эти несколько часов я нагулял зверский аппетит, неустанно махая топором и не слыша ничего, кроме журчания ручейка, и не видя никого, кроме зайцев и птиц, составивших мне компанию, с которой можно бы­ло коротать время, не отвлекаясь от работы. Солнце за­катилось за темную дубраву, шумевшую на холме, и про­зрачный ручей, лепетавший среди травы и папоротника, сделался чернее черного в надвинувшихся сумерках.

Итак, я тщательно обтер топор и нож — я вообще тер­петь не могу, когда орудия труда находятся в небреже­нии— и стал прикидывать, стоит ли еще раз сходить туда, откуда видны семь грачиных гнезд, или все же не стоит, потому что в такой темноте все равно уже ничего не разглядишь. Все это время я раскладывал и связывал в пучки колья и жерди, вытесанные из стволов вырублен­ных деревьев, и делал я это так тихо, что даже слабый ручеек, протекавший неподалеку, заглушал все звуки, издаваемые моей работой. Этим-то, вне всякого сомнения, я спас себе жизнь, которой — я об этом и понятия не имел — в те минуты угрожала смертельная опасность.