Томаш Пациньский - Линия огня

Первой реакцией было только изумление: и как они его сюда, курва, протащили?

Только лишь когда хряк поднял пятачок и глянул уборщице в глаза, она начала визжать. В свиных глазках деваха увидела нечто такое, что заставило ее повернуться и выбежать с пронзительными воплями

  

Бармен протирал стакан, хотя и так не мог бы извлечь из нее более сияющего блеска. Но ему нужно было чем-то заниматься, в эту пору гостиничный бар был практически вымершим. Всего лишь два скучающие проститутки лениво мололи языками, сидя на высоких табуретах. При этом они сосали апельсиновый сок: что бы там кто не говорил, а они были на работе. Других гостей, кроме только что пришедших двоих, не было.

Взгляд бармена направился в отдаленный угол зала, где эта странная пара и присела. Ослепительно красивой женщине, собственно говоря – девушке, могло быть двадцать, самое большее – еще пару лет. Но, несмотря на молодость, было в ней нечто такое, что заставляло думать о ней как о даме. Нечто, что вынуждало сохранять дистанцию, заставлять любого мужчину ожидать одну милостивую улыбку.

Как и каждый бармен, этот тоже был хорошим психологом. И по его мнению ну никак не соответствовал этой женщине ее товарищ, могучий, уже стареющий человек в элегантном костюме. Только в элегантности этой было нечто крикливое, провоцирующее. Она была слишком настырной. Она была… позой? Бармен практически незаметно ни для кого пожал плечами и вернулся к полировке стакана. Он не хотел сам себе признаваться, но этот человек пробудил в нем страх. Хотя он и выглядел как самый банальный новый русский или один из тех бизнесменов, который, ну да, время от времени играет в теннис с главой государства, но у него из обуви вылезает солома. Только у бармена было странное впечатление, что в данном случае – это только внешнее.

Тем не менее, он не мог удерживаться от того, чтобы чуть ли не каждую минуту поглядывать в их сторону. Странная пара. Они сидели уже довольно долго и все время молчали. Только в пепельнице все прибывало и прибывало окурков. Вонючих сигарет без фильтра, которыми глубоко затягивался седеющий мужчина, и "кэмэлов". Черноволосая дама тоже много курила.

Дед Мороз затушил очередной окурок. Его раздражали неумело скрываемые, любопытные взгляды человека за баром. И болтливые шлюхи, пискливые, разговаривающие по-украински с закарпатским акцентом, что должно было доставать всякого чистокровного русского, которым Дед Мороз в глубине души и остался.

И все так же он боялся. Что наконец-то нужно будет что-то сказать, нельзя ведь просто так сидеть и молчать. Ведь именно за этим он сюда приехал, чтобы услышать правду до конца. Хотя, как он знал, правда наверняка будет болеть.

Как же все это недолго длилось, подумал он, и что-то стиснуло его в груди. Всего лишь несколько месяцев, безумная любовь, такая, о которой считал, что она уже никогда в жизни не случится, что никогда не придет. Ведь сам он для всего этого был старым. Слишком умным. И слишком разочарованным.

Несколько месяцев. И потом что-то закончилось. Дед был уверен, что это именно он все испортил. Как всегда.

Она неожиданно погладила его по руке. Первый жест доверия за сегодня.

- В принципе, следовало бы хоть что-то сказать. Не будем же мы сидеть вот так и молчать.

Она улыбнулась, хотя взгляд ее остался серьезным.

- Я знаю, что ты чувствуешь, - сказала женщина. – По крайней мере, мне кажется, будто бы я знаю. Вот скажи, сколько тебе лет? Только честно?

Дет внимательно поглядел прямо ей в глаза, но насмешки не заметил. Ягода спрашивала серьезно.

- Сто? Двести? Или даже больше? Или, возможно, не помнишь, потому что такой же старый, как весь этот долбанный, окружающий всех нас мир?

И действительно, не помнил. Когда-то он лет не считал, никто вокруг не считал. Только лишь, когда сделался Дедушкой Морозом, смешным типом для того, чтобы делать детей счастливыми, в красном, подбитом мехом лапсердачке и дурацкой шапочке, он начал считать [55]. Давно это было.

- А ты знаешь, сколько лет мне? – спросила Ягода с переполненной горечью улыбкой.

Дед отрицательно покачал головой.

- И не спрашивай. Уж слишком много.

Она сжала на стакане свои длинные и худощавые пальцы. Очень крепко, и посуда наверняка бы лопнула, если бы не была сделана из толстого хрусталя.

- И все время я должна убегать. Всегда. Нигде не могу нагреть места, привыкнуть. Ведь времена меняются, и в них нет места для волшебницы.

Дед кивнул, соглашаясь.