Валерий Елманов - Крест и посох

«Красивая работа, — почему-то мелькнула у него не совсем уместная в данной ситуации мысль, которую сменила более подходящая: — Ну вот и все. Сейчас проткнет, и прощай, мама. Хорошо, что хоть сразу, без мучений».

Но старик почему-то не торопился втыкать посох в беспомощно распростертое перед ним тело. Вместо этого он торжественно произнес:

— Сомненье было, а не лгал ли ты мне? Но после слов таких ведаю я — чуть безвинного человека не сгубил. Коль пред смертью самой не о себе, о другом человеке позаботился, который тебе не только незнаком, а погибели твоей жаждал, стало быть, неповинен ты в зверствах и чиста душа твоя пред Перуном-громовержцем, пред Лелей синеглазой, пред Ладой преславной. Выходит, рано тебе в царство Морены дорожку торить. Коли я не справлюсь — боги правому помогут, придут на выручку, ну а коли обманом решил извернуться от кары за злодеяния свои, то Перун и тут не сплошает.

Посох все-таки коснулся тела князя, деликатно упершись в его оголенную грудь. Странное дело, но Константин совсем не чувствовал его тяжести. Скорее наоборот — какая-то новая, свежая сила вливалась в него полноводным, щедрым ручьем, заставляя сердце биться горячее, а легкие делать чистые и глубокие вдохи и выдохи. Скосив глаза на посох, он увидел, что с его нижней половинки, даже четвертинки или вообще осьмушки текло прямо вниз призрачное голубоватое пламя, разливаясь тончайшим равномерным слоем по всей груди. И, странное дело, при этом, он мог бы «поклясться чем угодно, ему все время слышался негромкий ободряющий веселый заливистый женский смех.

«Наверное, помощница из леса тихонько к деду подошла, — подумалось ему. — Вот только чего тут смешного — непонятно». Что удивительно, сил у него прибывало, и вместе с тем нарастала какая-то непонятная сонливость. Константину очень хотелось досмотреть все до конца, но непослушные веки оказались упрямее, и он вновь ушел в небытие. Правда, на этот раз не было темной враждебной черноты, зло тащившей его в свою глухую страшную бездну. Точнее, она была, но уже наполовину от прежней и продолжала с каждым мгновением уменьшаться в своих размерах, а ее место заполняло жизнерадостное соцветие ярких узоров, чем-то отдаленно напоминающих радугу после славного летнего дождя. В самой же сердцевине буйного половодья веселых красок всего на мгновение мелькнуло красивое женское лицо в кокетливом венке из дубовых листьев. Женщина эта ему ободряюще кивнула, весело подмигнула и бесследно исчезла. Осталось только чувство легкой досады, будто он не успел подметить что-то нужное и очень важное для себя, но и оно быстро улетучилось от незнакомого спокойного голоса, звонко заявившего: «Еще успеешь. Ты все успеешь». В голосе звучал оптимизм и столь твердое обещание новой встречи, такая непоколебимая уверенность в том, что она непременно состоится, что Константин больше не думал уже ни о чем, погрузившись в крепкий здоровый сон.

Спал он долго, почти сутки, и даже когда волхв вливал ему в рот, бережно приподняв голову, свой настой, Константин глотал, почти не просыпаясь, машинально, продолжая пребывать в тесных тенетах своих радужных сновидений. Лишь пару раз он за все это время приоткрыл глаза и вяло удивился, увидев возле старика какого-то невысокого мальчугана лет десяти, не более, а рядом с ним маленького щенка.

Зато когда, наконец, он пришел в себя, то все его тело, включая даже саму раненую руку, уже не было чужим, враждебно откликающимся на малейшее движение пронзительной болью.

Он попробовал приподняться, медленно опираясь на здоровую правую руку, и это получилось. Однако едва он встал на ноги, как из-за высокого кряжистого дуба, росшего метрах в десяти от места отдыха Константина, появился нахмуренный волхв.

— Рановато поднялся, княже. Тебе еще денька три, не менее, лежать надобно, — проворчал он рассерженно, на что Константин ответил лишь смущенной извиняющейся улыбкой.

— Благодарствую, дедушка, за постель мягкую...

Он окинул взором свое ложе, состряпанное из травы и мха и покрытое сверху рубахами верных дружинников. Тут же с удовлетворением отметил про себя, что ни мальчишка, ни щенок не были галлюцинацией или плодом воспаленного воображения. Вон они оба, затаились за дубом, осторожно выглядывая из-за него.

— За лечение славное, за заботу, за участие, — продолжил он, улыбаясь. — Однако надо мне ехать.

— Ежели теперь поедешь, — предупредил волхв, — рана вскрыться может. Тогда вой твои сызнова тебя ко мне приведут, — и поинтересовался: — И кому от того лучше будет? Лучше бы еще пару дней здесь побыл. Я за то время успел бы и баклажку с настоем приготовить. Ведь время нужно, чтобы травы подсобрать. Мой Липко на что шустер, ан и тот притомился.