Валерий Елманов: Княжья доля

Когда Константин проснулся, лежа на чьей-то лохматой шубе с длинным ворсом, то поначалу принялся... отплевываться. Что-то неприятное и волосатое упрямо лезло ему в пересохший рот, гадко щекоча по губам. Да вдобавок еще и дикая головная боль, которая явно не имела ничего общего с похмельным синдромом. «И куда это я попал, а главное, с какой такой радости?» — вяло подумал он. Вяло, потому что думать решительно не хотелось. Не до того было. Хаотичные мысли бегали внутри раскаленного от боли черепа, но в руки упрямо не давались. Еще быстрее и суетливее они забегали, когда над ним склонилась какая-то мерзкая бородатая рожа. Она заговорщически подмигнула и, дыша перегаром, смешанным с луком и чесноком, шепнула прямо в лицо, при этом игриво жмурясь:

— Медку-то как, поднести, князь-батюшка? Или велишь рассольчику огуречного? Оно, конечно, не так целебно для головушки твоей будет, да мы нынче и так уже подзадержались, а ведь сегодня надо бы хоть к вечеру да подъехать к братцам вашим, — бородач почему-то весело хихикнул и добавил подобострастно: — Жеребец-то твой оседлан давно. И солнышко уже высоко. Ехать пора. Поспешать надо, князюшко.

Абсолютно ничего еще не понимая, то есть вообще ничегошеньки, Константин тем не менее попробовал подняться, но тут же вытаращил глаза от нового приступа головной боли. Кто-то невидимый продолжал яростно ввинчивать в его затылок сверло. Судя по всему, диаметром оно было миллиметров десять, никак не меньше. Пришлось крепко сжать зубы, чтобы не заорать, но физиономия у него стала, очевидно, настолько страдальчески выглядеть, что бородач сокрушенно вздохнул, сочувственно крякнул и, пробормотав, что, видать, и нынче без меду никак не обойтись, метнулся прочь из темной избы.

Константин, оставаясь на одном месте и стараясь не то чтобы не делать лишних движений, а вообще не шевелиться, пытался, насколько это возможно, осмотреться вокруг, но только одними глазами. То есть вначале повел ими вправо до отказа, потом влево и, наконец, вверх и вниз. Увиденное даже не поразило, а вовсе ошеломило его.

Во-первых, само помещение и впрямь оказалось сельской избой в самом худшем ее варианте. Такие ему доводилось видеть в семидесятых годах в деревнях Рязанщины, расположенных близ райцентра, где он провел все свое детство. Как правило, проживали в подобных избах одинокие несчастные старики или чаще старухи, всю жизнь отдавшие родному колхозу и получавшие пенсии от восьми до шестнадцати рублей в месяц. Рубли были полновесные, брежневские, но их мизерное количество не позволяло только помереть с голоду. Все деньги из РСФСР текли бурным потоком в «нищие» многонациональные окраины — в Прибалтику, Среднюю Азию и на Кавказ. На своих русских старух, что находились под боком у Москвы, в убогом Нечерноземье, их уже не хватало.

Впрочем, после второго шмыганья глазами Константин понял, что ошибся. Настолько убогих хатенок он вообще не встречал. Чего стоили, например, земляной пол и натянутая на единственном маленьком оконце загадочная мутная пленка. Она еле-еле пропускала жалкий свет, которого хватало лишь на то, чтобы создать тусклые унылые сумерки, царящие внутри избы. Если бы не яркое солнце, упрямо пронзающее своими острыми лучами эту пленку, то в убогой лачуге и вовсе воцарилась бы тьма.

Впрочем, особо разглядывать было и нечего. В противоположном от Кости углу разместилась черная прокопченная печка невиданной доселе конфигурации с выходным отверстием, ведущим прямо наверх, в сторону крыши. Потолка в избе просто не было.

Из мебели имелся лишь тот лежак, на котором он сейчас находился, широкая, грубо сколоченная лавка напротив и возле нее такой же грубый стол. Полок на стенах, правда, было с избытком, и все сплошь заставлены горшками, горшочками и прочими крынками. Какое-то несоответствие, некая чуждость и непривычность присутствовали и тут. Спустя некоторое время Константин понял, в чем они заключались.