Борис Пастернак - Во всем мне хочется дойти до самой сути…

Кладет под долото

Твои мечты и цели.

4

Дымились, встав от сна,

Пространства за Навтлугом,

Познанья новизна

Была к моим услугам.

Откинув лучший план,

Я ехал с волокитой,

Дорога на Беслан

Была грозой размыта.

Откос пути размяк,

И вспухшая Арагва

Неслась, сорвав башмак

С болтающейся дратвой.

Я видел поутру

С моста за старой мытней

Взбешенную Куру

С машиной стенобитной.

5

За прошлого порог

Не вносят произвола.

Давайте с первых строк

Обнимемся, Паоло!

Ни разу властью схем

Я близких не обидел,

В те дни вы были всем,

Что я любил и видел.

Входили ль мы в квартал

Оружья, кож и седел,

Везде ваш дух витал

И мною верховодил.

Уступами террас

Из вьющихся глициний

Я мерил ваш рассказ

И слушал, рот разиня.

Не зная ваших строф,

Но полюбив источник,

Я понимал без слов

Ваш будущий подстрочник.

6

Я видел, чем Тифлис

Удержан по откосам,

Я видел даль и близь

Кругом под абрикосом.

Он был во весь отвес,

Как книга с фронтисписом,

На языке чудес

Кистями слив исписан.

По склонам цвел анис,

И, высясь пирамидой,

Смотрели сверху вниз

Сады горы Давида.

Я видел блеск светца

Меж кадок с олеандром,

И видел ночь: чтеца

За старым фолиантом.

7

Я помню грязный двор.

Внизу был винный погреб,

А из чердачных створ

Виднелся гор апокриф.

Собьются тучи в ком —

Глазами не осилишь, —

А через них гуськом

Бредет толпа страшилищ.

В разрывы облаков,

Протягивая шляпы,

Обозы ледников

Тащились по этапу.

Однако иногда

Пред комнатами дома

Кавказская гряда

Вставала по-иному.

На окна и балкон,

Где жарились оладьи,

Смотрел весь южный склон

В серебряном окладе.

Перила галерей

Прохватывало как бы

Морозом алтарей,

Пылавших за Арагвой.

Там реял дух земли,

Который в идеале

На небо возвели

И демоном назвали.

Объятья протянув

Из вьюги многогодней,

Стучался в вечность туф

Руками преисподней.

8

Меня б не тронул рай

На вольном ветерочке.

Иным мне дорог край

Родившихся в сорочке.

Живут и у озер

Слепые и глухие,

У этих – фантазер

Стал пятою стихией.

Убогие арбы

И хижины без прясел

Он меткостью стрельбы

И шуткою украсил.

Когда во весь свой рост

Встает хребта громада,

Его застольный тост —

Венец ее наряда.

9

Чернее вечера,

Заливистее ливни,

И песни овчара

С ночами заунывней.

В горах, средь табуна,

Холодной ночью лунной

Встречаешь чабана,

Он – как дольмен валунный.

Он – повесть ближних сел.

Поди, что хочешь, вызнай.

Он кнут ременный сплел

Из лиц, имен и жизней.

Он знает: нет того,

Что б в единеньи силы

Народа торжество

В пути остановило.

10

Немолчный плеск солей.

Скалистое ущелье.

Стволы густых елей.

Садовый стол под елью.

На свежем шашлыке

Дыханье водопада.

Он тут невдалеке

На оглушенье саду.

На хлебе и жарком

Угар его обвала,

Как пламя кувырком

Упавшего шандала.

От говора ключей,

Сочащихся из скважин,

Тускнеет блеск свечей, —

Так этот воздух влажен.

Они висят во мгле

Сученой ниткой книзу,

Их шум прибит к скале,

Как канделябр к карнизу.

11

Еловый бурелом,

Обрыв тропы овечьей.

Нас много за столом,

Приборы, звезды, свечи.

Как пылкий дифирамб,

Все затмевая оптом,

Огнем садовых ламп

Тицьян Табидзе обдан.

Сейчас он речь начнет

И мыслью – на прицеле.

Он слово почерпнет

Из этого ущелья.

Он курит, подперев

Рукою подбородок,

Он строг, как барельеф,

И чист, как самородок.

Он плотен, он шатен,

Он смертен, и, однако,

Таким, как он, Роден

Изобразил Бальзака.

Он в глыбе поселен,

Чтоб в тысяче градаций

Из каменных пелен

Все явственней рождаться.

Свой непомерный дар

Едва, как свечку, тепля.

Он – пира перегар

В рассветном сером пепле.

12

На Грузии не счесть

Одеж и оболочек.

На свете розы есть.

Я лепесткам не счетчик.

О роза, с синевой

Из радуг и алмазин,

Тягучий роспуск твой,

Как сна теченье, связен.

На трубочке чуть свет

Следы ночной примерки.

Ты ярче всех ракет

В садовом фейерверке.

Чуть зной коснется губ,

Ты вся уже в эфире,

Зачатья пышный клуб,

Как пава, расфуфыря.