Борис Пастернак - Во всем мне хочется дойти до самой сути…

Мрачили мятежи и казни.

Итак, вперед, не трепеща

И утешаясь параллелью,

Пока ты жив, и не моща,

И о тебе не пожалели.

1931

Весеннею порою льда

И слез, весной бездонной,

Весной бездонною, когда

В Москве – конец сезона,

Вода доходит в холода

По пояс небосклону,

Отходят рано поезда,

Пруды – желто-лимонны,

И проводы, как провода,

Оттянуты в затоны.

Когда ручьи поют романс

О непролазной грязи,

И вечер явно не про нас

Таинственен и черномаз,

И неба безобразье —

Как речь сказителя из масс

И женщин до потопа,

Как обаянье без гримас

И отдых углекопа.

Когда какой-то брод в груди,

И лошадью на броде

В нас что-то плачет: пощади,

Как площади отродье.

Но столько в лужах позади

Затопленных мелодий,

Что вставил вал – и заводи

Машину половодья.

Какой в нее мне вставить вал?

Весна моя, не сетуй.

Печали час твоей совпал

С преображеньем света.

Струитесь, черные ручьи.

Родимые, струитесь.

Примите в заводи свои

Околицы строительств.

Их марева – как облака

Зарей неторопливой.

Как август, жаркие века

Скопили их наплывы.

В краях заката стаял лед.

И по воде, оттаяв,

Гнездом сполоснутым плывет

Усадьба без хозяев.

Прощальных слез не осуша

И плакав вечер целый,

Уходит с Запада душа,

Ей нечего там делать.

Она уходит, как весной

Лимонной желтизною

Закатной заводи лесной

Пускаются в ночное.

Она уходит в перегной

Потопа, как при Ное,

И ей не боязно одной

Бездонною весною.

Пред нею край, где в поясной

Поклон не вгонят стона,

Из сердца девушки сенной

Не вырежут фестона.

Пред ней заря, пред ней и мной

Зарей желто-лимонной —

Простор, затопленный весной,

Весной, весной бездонной.

И так как с малых детских лет

Я ранен женской долей,

И след поэта – только след

Ее путей, не боле,

И так как я лишь ей задет

И ей у нас раздолье,

То весь я рад сойти на нет

В революционной воле.

О том ведь и веков рассказ,

Как, с красотой не справясь,

Пошли топтать не осмотрясь

Ее живую завязь.

А в жизни красоты как раз

И крылась жизнь красавиц.

Но их дурманил лоботряс

И развивал мерзавец.

Венец творенья не потряс

Участвующих и погряз

Во тьме утаек и прикрас.

Отсюда наша ревность в нас

И наша месть и зависть.

1931

1

Мне по душе строптивый норов

Артиста в силе: он отвык

От фраз, и прячется от взоров,

И собственных стыдится книг.

Но всем известен этот облик.

Он миг для пряток прозевал.

Назад не повернуть оглобли,

Хотя б и затаясь в подвал.

Судьбы под землю не заямить.

Как быть? Неясная сперва,

При жизни переходит в память

Его признавшая молва.

Но кто ж он? На какой арене

Стяжал он поздний опыт свой?

С кем протекли его боренья?

С самим собой, с самим собой.

Как поселенье на Гольфштреме,

Он создан весь земным теплом.

В его залив вкатило время

Все, что ушло за волнолом.

Он жаждал воли и покоя,

А годы шли примерно так,

Как облака над мастерскою,

Где горбился его верстак.

2

Как-то в сумерки Тифлиса

Я зимой занес стопу.

Пресловутую теплицу

Лихорадило в гриппу.

Рысью разбегались листья.

По пятам, как сенбернар,

Прыгал ветер в желтом плисе

Оголившихся чинар.

Постепенно все грубело.

Север, черный лежебок,

Вешал ветку изабеллы

Перед входом в погребок.

Быстро таял день короткий,

Кротко шел в щепотку снег.

От его сырой щекотки

Разбирал не к месту смех.

Я люблю их, грешным делом,

Стаи хлопьев, холод губ,

Небо в черном, землю в белом,

Шапки, шубы, дым из труб.

Я люблю перед бураном

Присмиревшие дворы,

Будто прятки по чуланам

Нашалившей детворы.

И летящих туч обрывки,

И снежинок канитель,

И щипцами для завивки

Их крутящую метель.

Но впервые здесь на юге

Средь порхания пурги

Я увидел в кольцах вьюги

Угли вольтовой дуги.

Ах, с какой тоской звериной,

Трепеща, как стеарин,

Озаряли мандарины

Красным воском лед витрин!

Как на родине Миньоны

С гетевским: «Dahin!», «Dahin!» [7]

Полыхали лампионы

Субтропических долин.

И тогда с коробкой шляпной,

Как модистка синема,

Настигала нас внезапно

Настоящая зима.

Нас отбрасывала в детство