Array Коллектив авторов - Ивритская классика прошлого века

Пусть слиты губы, но сердца разделены,
сердца терзает страх.
В одних и тех же – волей рока – мы должны
плясать цепях.

Степным волкам лишь слышно, как звенят
их цепи – не дано им различать
молитвы и мольбы: «поставь меня
на сердце, как печать…»

Уходят силы прочь.
Так постарайся мне помочь,
попробуй мне помочь!

Стань мостиком над пропастью тоски,
над бездной дней,
и постарайся мне помочь,
помочь душе моей.

Стань деревом, ручьем – в краю,
где тени нет и вод.
Попробуй мне помочь!
Ночь длится,
и далек восход.

Стань вестью радостной, лучом в ночи,
стань хлебом из печи!

Ни славословья,
ни возвышенной строки
не посвящала я тебе,
моя земля.

Лишь дуб посажен мной
на берегу реки,
лишь мной протоптана тропа
в твоих полях.

Я знаю, мать моя, —
и в том сомненья нет,
что скромен дар тебе
одной из дочерей:

лишь возглас радости,
когда прольется свет,
лишь слезы скрытые
над бедностью твоей.

Наша кровь едина и души,
ее голос во мне поет.
Праматерь Рахель, пастушка,
пасла Лавана скот…

И поэтому дом мне тесен
и город ко мне суров —
никогда не забыть ее песен
для пустынных ветров.

Мне другой хранитель не нужен,
кто-то путь указал мне рукой, —
это память хранит мою душу
и покой.

Я всем довольна! Теснота
поможет мне мечтать о дали,
и есть у осени цвета
любви и золотой печали.

Стихов прекрасные цветы
взрастают из тоски нетленной,
а золотой песок пустынь
летит с горы Нево священной.

Это слабое тело,
это сердце, что полно печали такой —
станут прахом земным они чуть погодя,
частью почвы, и с нею дождутся дождя
и, смеясь, взлетят высоко.

С благодатным дождем я прорвусь к небесам —
через почву пройду,
стены гроба поправ,
и тогда загляну прямо зною в глаза
я глазами трав.

Пусть я десять раз сказала: «Хватит»,
десять раз «Свободна!» – прокричала,
но оковы прочность не утратят,
и опять начнется все сначала.

Вновь на сердце длань твоя сожмется, —
и отпустит, дав воспрять надежде.
Сердце затрепещет и забьется —
а потом умолкнет, как и прежде.

Та, которая следом за мною займет
в твоем сердце чужие покои,
и насытится горечью, сладкой как мед,
едкой сладостью – следом за мною,
та, другая —
заставит меня позабыть?

Или все ж прибежишь впопыхах,
чтоб опять теребить
этой горечи нить,
что в моих вплетена стихах?

О Михаль, ты сестра мне —
ведь связь поколений крепка,
и еще виноградник
полынью сухой не зарос,
и на платье твоем
не поблек еще пурпур полос,
золотые браслеты твои
мне звенят сквозь века.

Не однажды я видела,
как ты стоишь у окна,
и свободу и нежность
твои отражают черты.
О Михаль, о сестра,
я ведь тоже грустна, как и ты,
и, как ты,
на презренье к любимому осуждена.

Только стук дверей, только лязг замка —
и стихают шаги в ночи.
И к чему мой зов, и к чему тоска,
если ты их не различишь?

Так поставь же, гордость, на сердце знак,
горечь, душу мою залей,
потому что я одинока так,
как слепец среди площадей.

Все я вам поведала теперь,
распахнула дверь.
В комнатах бродили чужаки,
указаньям следуя руки:

«Тут – пустые чаянья и месть,
а покой отчаяния – здесь.
Это – смотрит из угла
гордость, что растоптана была».

И случилось так:
ты был с ними, мой родной чужак.
Посмотрел, как все, и вышел прочь.
Я – в углу. Настала ночь.