Array Коллектив авторов - Ивритская классика прошлого века

Померк тот свет, прошли года,
вершины стерлись те.
но эхо живо, как тогда,
ты крикни, и оно всегда
ответит в пустоте.

Когда беда приходит вдруг,
когда вокруг темно, —
как сохранить хотя бы звук,
хотя бы тень, пожатье рук,
пусть эхо лишь одно!..

Мчатся тропы, сияет их белизна.
Что до этого мне, заключенной в палате?
Я стою тихонечко у окна.
Просто плачу.

Спросит врач: «Ты сегодня плакала, да?
Ты хотела увидеть, что там, за горой?»
И я улыбнусь: а ведь он угадал!
И я кивну головой.

Возьми в свои руки руку мою
с любовью брата.

Мы оба знали: простреленному кораблю
нет к родным берегам возврата.

Единственный, я внимаю тебе,
сними кручину.

Мы оба знали: родных небес
не увидеть блудному сыну.

А бессонной ночью – на сердце лед,
а бессонной ночью – ужасен гнет.
Протянуть ли руку – порвать ли нить?
Отступить?

А наутро – свет.
он на крыльях мчит,
и тихонько он
мне в окно стучит.

Не тяну я руку, не рву я нить.
Сердце!
Дай мне повременить!

Да, я такая:
проста без затей,
мысли мои тихи.
Люблю тишину,
и глаза детей,
и Франсиса Жамма стихи.

Был пурпур мне ближе других цветов,
я жила среди горных вершин,
я была своей средь больших ветров
и своей – средь орлов больших.

Да, это было,
но это – ушло.
Меняются времена.
Душа носилась на крыльях орлов,
а нынче меня не узнать…

И вновь простор полей, и ветер вешний,
шаг невесом.
Так может, этот плен и этот ад кромешный —
лишь страшный сон?

Но ведь тогда и память об отрадах
и о дарах,
что узников утешить были рады,
скользнет во мрак?

Так пусть кошмар и ад не гасят пламя
еще чуть-чуть,
чтоб этот малый свет не смог с тенями
прочь ускользнуть!..

Итак – конец и этим кандалам.
Их прежде не брала любая сила —
теперь же скука их перепилила.

Итак, свобода. Как я к ней рвалась,
ее боялась…

Сердце же, однако,
не радо,
чтобы не сказать – готово плакать…

Как ей просто его величать
его именем средь бела дня!
Ну, а я привыкла молчать,
чтобы голос не выдал меня.

Как ей просто шагать по земле
рядом с ним
ясным днем!
Ну, а я пробираюсь во мгле
и тайком.

Есть кольцо золотое у ней,
и алмазы на нем горят.
Но мои кандалы – тяжелей
во сто крат.

Различишь ли зов из своей дали,
различишь ли зов,
как ни страшна даль?
Он рыдает в сердце, в душе болит
и благословляет сквозь все года.

Через мир огромный ведут пути
и, сойдясь на миг, разойтись спешат,
и своей потери не обрести,
и стопы усталой неверен шаг.

Может статься, смерть стоит за дверьми,
и прощальных слез пора подошла,
но тебя – и в самый последний миг
буду ждать, как Рахель ждала.

Раны пред вами свои обнажать,
золото горечи – полную чашу! —
на сострадание ваше сменять
и на презрение ваше?

Вам предназначен – презрительный смех.
Силы собрав, проявлю я отвагу
и обозначу границу для всех:
«дальше – ни шагу!»

Вновь эти строки перед взором предстают:
лист пожелтевший смят,
его чернила, выцветая, создают
былого аромат.

О чары памяти, о властная рука,
касания тепло!
Вот подан знак – и что-то вдруг издалека
вплотную подошло.

Так нежны, так чудесны объятья твои —
убаюкают, грусть унесут.
К лону милой земли приравняю я их,
ибо ужас не властвует тут.

Только женщина я! Как могу я одна?
И лоза, что к вершине ползет, —
без родного ствола ослабеет она
и, как я, на землю падет.