Джордж Байрон - Когда я прижимал тебя к груди своей…

Лишь раз мы встретились с тобой,
Но я той встречи не забуду;
Без новой встречи, ангел мой,
Твою красу я помнить буду.
Я не скажу, что я влюблен,
Но чувство с волей не согласно,
И, думой о тебе смущен,
Тебя забыть стремлюсь напрасно.
Я подавляю вздох, но вновь
Другой родится непременно,
Быть может, это не любовь.
Но мне та встреча – незабвенна!
Молчали мы; красноречив
Был только взор, хотя безгласен…
Язык бывает часто лжив
И с нашим чувством несогласен;
Уста измену шлют, греша,
И слово с сердцем редко дружно;
В глазах же светится душа,
Им фальши сдержанной не нужно.
Когда наш взор нам все открыл
И чувства все понять заставил,
Нас дух внутри не осудил;
Скажу скорей, – «дух нами правил»!
Я чувство подавил в себе,
Но ты его – я верю – знаешь,
И, как я помню о тебе,
Так обо мне ты вспоминаешь.
Что до меня, то образ твой
И днем и ночью предо мною:
Во снах – с улыбкою живой,
В мечтах – когда глаза открою.
Я в грезах сладостных тону,
Часы летят, минут короче,
И луч Авроры я кляну,
И я желал бы вечной ночи.
Что б ни сулила мне судьба, —
Беда ль иль радость ждет повсюду,
Влечет любовь, грозит борьба, —
Твой образ ввек я не забуду.
Ах, не сойтись уж нам с тобой,
Не говорить уж взглядом взгляду!
Могу лишь жаркою мольбой
Излить душевную я страду:
Хранима будь навек от зла,
Мой милый квакер, небесами!
Мир, радость, честь и похвала
Да будут дней твоих венцами!
Пусть тот счастливец, с кем, любя,
Ты заключишь союз священный,
Вседневно радует тебя,
Как муж, любовник неизменный!
Пусть скорбь вовек тебя не ждет,
Пусть горе вечно не тревожит,
Которым тяжко страждет тот,
Кто позабыть тебя не может!

Расстались, Лесбия моя,
С тобою мы, и страсть остыла;
Ты пишешь, что не тот уж я,
А ты – верна. Но в том ли сила?

Твой лоб – все так же гладок он;
Я также юношей остался
С тех пор, как робко был влюблен
И, осмелев, в любви признался.

Шестнадцать лет лишь было нам!
С тех пор прошли два долгих года,
Я отдаюсь иным мечтам
И в даль влечет меня свобода.

Да, да! во всем – моя вина;
Один изменник я, – не спорю;
Твоя грудь милая верна,
Лишь мой каприз – причина горю!

Друг! Верю верности твоей,
Далек от ревности позорной!
Чиста была страсть юных дней,
В ней нет следа измены черной!

И я не ложно был влюблен;
О, я любил чистосердечно!
И хоть умчался дивный сон,
Но чтить тебя я буду вечно.

Уж не сойтись в беседке нам,
Скитанье мне милее стало;
Но старше, крепче нас сердцам
Однообразье досаждало.

Румянец щек твоих цветет
Красою дивной, несравнимой,
И взор твой молнии кует
Для битв любви непобедимой;

Сильна краса твоя! Пред ней
Судьбина многих пасть принудит;
Быть может, будут те верней,
Но вряд ли страсть их жарче будет.

О женщина! Весь опыт мой
Твердит, что всякий, кто судьбою
Сведен с коварною тобою, —
В тебя влюблен с минуты той.
Пусть опыт учит не тревожно,
Что ты всегда клянешься ложно:
Твоей красою вдохновлен, —
Я все забыл, я вмиг влюблен!
Воспоминанье – дар прекрасный
Для тех, кому надежда льстит,
Кто наслаждался в неге страстной;
Но, как проклятье, тяготит
Оно того, кто чужд надежде,
В ком больше нет любви, как прежде.
О женщина, прекрасный лжец,
Юнцов доверчивых ловец!
Как бьется пульс, когда впервые
Мы встретим блеск лазурных глаз,
Иль глазки черные, живые,
Лучом любви пленяют нас!
Как всем мы клятвам верим скоро,
Как принимаем их без спора,
Навеки видя в них оплот, —
А в тот же день измена ждет!
И тщетно мудрость вековая,
Веля не верить налегке,
Гласит, что «женщина, давая
Обеты, пишет на песке».

Известно всем, что век наш утонченный
Изгнал со сцены фарс бесцеремонный;
Нет вкуса к грубым шуткам с этих пор
И авторов тех шуток ждет позор.
Ряд чистых сцен мы здесь вам представляем
И Красоту краснеть не заставляем,
И наша Муза скромно наперед,
Хотя не славы, – снисхожденья ждет.
Но не одной ей страшно ваше мненье,
Другим еще нужнее снисхожденье.
Ведь «ветеранов Росция» здесь нет,
Которым стал привычен рампы свет,
Ни Кэмбль, ни Кук не встанут перед вами,
Не будет Сиддонс умилять слезами:
Зародышей-актеров здесь дебют
И новую вам драму поднесут!
Едва расправив крылья, как актеры,
Мы просим нас щадить: птенцы бесперы,
И если в первый, робкий свой полет
Они падут, – навек их гибель ждет.
Здесь не один трусишка, полн тревоги,
Надеется услышать суд ваш строгий, —
Вся «действующих лиц» семья дрожит
И ожидает, что судьба решит,
Не торгаши мы: платы нам не надо,
Аплодисменты – вот нам вся награда;
Для них любой «герой» стараться рад
И «героини» ради них дрожат.
К последним, верно, суд помягче будет:
Кто ж слабый пол безжалостно осудит?
Кому Краса и Юность – верный щит,
Тех и строжайший цензор пощадит.
Но если мы вам угодить не властны
И наши все усилия напрасны —
То, если жалость есть в груди у вас,
Не одобряйте, но простите нас.