Джордж Байрон - Когда я прижимал тебя к груди своей…

Что настанет пора – и каштановых кос
Ветерку не придется ласкать на тебе,
И серебряный цвет поредевших волос
Нам напомнит об общей печальной судьбе.

Вот о чем я грущу, дорогая моя,
Не дерзая на Бога душою роптать,
Что настанет твой час, – и лишусь я тебя,
Что на свете всему суждено умирать.

Так пойми же причину волнений моих,
Недоверчивый друг мой! Тебя я люблю,
Нет сомнений на сердце моем никаких,
Каждый взгляд твой, улыбку – я жадно ловлю,

Но настанет черед роковой и для нас,
И горевшие пылкой любовью сердца
Будут спать на кладбище, пока трубный глас
Не разбудит всех мертвых по воле Творца.

О, так выпьем же чашу блаженства до дна,
Пока льется оно к нам кипучей струей,
Будем пить, пока чаша благая полна
Дивным нектаром нашей любви молодой!

Дорсет, который в юности со мною
Все тропки в рощах Иды исходил,
Кому, защитник, преданный душою
Я больше другом, чем тираном был,
Хотя обычай грубый в нашей школе
Тебя моей всецело вверил воле, —
Ты, чей удел через немного лет —
И дар богатств, и власти пышный цвет, —
Ты и теперь уж именем прославлен:
Немного ниже трона ты поставлен.
Но это пусть не соблазнит тебя
Презреть науку иль бежать контроля,
Хотя бы воспитатели, любя
Покой и лень, во всем тебе мирволя,
Боясь обидеть знатного сынка,
Чья власть в грядущем будет велика, —
На герцогские шалости смотрели
Сквозь пальцы и бранить тебя не смели.

Когда же юных паразитов рой,
Которым был не ты, – кумир златой
(И в юности, на самом дней рассвете,
Готовы льстить рабы дрянные эти), —
Когда они внушать тебе начнут,
Что почести одни тебя лишь ждут,
Что ты к величью избран от рожденья,
Что лишь глупцы корпят в тисках ученья
Над книгами, что благородный дух
К морали общей может быть и глух, —
Не верь: они влекут на путь позора,
Честь имени ты с ними сгубишь скоро!
Нет, обратись к немногим тем друзьям,
Которых в Иде ты узнал сызмала,
Иль, если даже не найдешь и там
Таких, чья смелость правду бы сказала
И осудить дурное все дерзала, —
Спроси свое ты сердце: пусть гласит
Оно, как твой советник и свидетель;
Оно тебе, мой мальчик, верный щит,
И верю, – в нем таится добродетель.

Да, за тобою долго я следил;
Но рок зовет: я осужден к уходу…
В твоей душе я силы находил,
Которые, созрев, людскому роду
Благословеньем были б. Ах, я сам
Дик по природе, слишком горд, упрям;
Я безрассудства, точно, сын любимый;
Но если так во многом грешен я, —
Пусть это все падет лишь на меня,
Пусть я один паду, неукротимый;
Но все ж ценить умею я вполне
Те доблести, которых нет во мне.

Достаточно ль – меж прочими сынами
Могущества, на краткий час блеснуть,
Как метеор, украсив именами
Страницы пэрства, жизненный свой путь
Отметив только спесью перед нами?
Такому общий жребий рок сулит;
При жизни знатен, а в гробу забыт,
Не отличен от смертного простого
Ничем, как только камнем гробовым
С гербом полуразрушенным над ним,
Да свитком геральдическим, чье слово
Напыщенно, но пусто. Так спит лорд,
Безвестен, нем, хоть именем он горд;
Так мирно спят могилы средь забвенья,
А в них – тела, безумства, прегрешенья
Тех, чей отмечен в летописях род,
Хоть запись ту едва ли кто прочтет.

Хотел бы я, хоть в будущем далеком,
Пророческим тебя увидеть оком
Меж мудрецов и добрых, в их среде;
Хотел бы, чтоб в успехе неустанном
Талантом ты блистал, не только саном,
И чтоб ты был прославленный везде,
Пороком не запятнан ни единым,
Фортуны не любимцем – лучшим сыном!

Взор обрати в анналы прежних лет:
Блистателен твоих там предков след.
Один, хоть царедворец был известный,
Жил, как достойный человек и честный,
И, – о хвала! – подвинул он вперед
Родную драму, твой прославив род.
Другой умом меж всей был славен знати, —
И при дворе, и в войске, и в сенате;
В бою отважный, Муз любимец, он
Во всех делах был блеском окружен.
Средь мишуры сверкал он величаво, —
Всех принцев – гордость, всех поэтов —
слава.
Таких великих предков ты имел,
Храни же славу их великих дел,
Старайся унаследовать, по праву,
Не только имя предков, но и славу!

Но близок час; дни краткие бегут.
И я покину тесный тот приют,
Где радости я видел и печали;
Мне бой часов гласит, что надо мне
Покинуть кров, где душу в тишине
Надежда, мир и дружба утешали;
Надежда пестрой радугой цвела,
Минут летящих крылья золотила;
Душевный мир тревога не мутила
О днях грядущих, полных бед и зла;
А дружба детства, – о, зачем так кратко
Дано любить, когда так любят сладко!
Прости, прости!.. Но полно, – силы нет
Всем милым сценам посылать привет.
Изгнанник так, отчизну покидая,
Приветствует тот берег, где он рос,
И землю даль скрывает голубая,
И взор немой печален, но без слез,
Прощай, Дорсет. Не жду участья к горю
В душе, столь юной, как твоя, – о, нет!
В тебе уж завтра, чуть лишь встретишь зорю,
Моей сотрется памяти весь след.
Быть может, мы в грядущем, в полной мере
Созрев, с тобой в одной сойдемся сфере;
В сенате, в преньях, наряду с тобой
Подам и я, быть может, голос свой,
И мы сидеть с тобою будем рядом,
Встречаясь лишь холодным, чуждым взглядом;
И буду я тебе ни враг, ни друг,
Твоих не зная радостей и мук;
Не предаюсь я радостной надежде
С тобою вспомнить все, что было прежде;
Не буду снова близок я с тобой
И лишь в толпе услышу голос твой;
Но, если чувств своих я не умею
Иль, может быть, не должен утаить,
То, – до конца дай песню мне излить, —
Надеюсь я, уверенность лелею,
Что ангел твой хранитель вознесет
Тебя во славе, как высок твой род.