Сергей Морейно - Берега дождя - Современная поэзия латышей

3
А иной до последнего вьюном вьется
с ведром к колодцу пока не споткнется

пошел черпать а куда на что
льет а что и не знает во что

так год за годом полжизни мимо
придет ли старость да и старость жди мол.

Начнет похвалятся он тем что было
тем что в годы мужа свершил он

добро он копит (а добро гниет)
так полнится чаша за годом год

в гробу он лежит свечи горят жизнь прошла
что старость отвернулась мимо прошла.

4
Лишь бы сердце было зрячим
О глазах не плачу.

5
Еще одна вещь хороша то что спина не гнется.
Старому трудно юлить старому пятиться трудно хочешь не хочешь надо стоять на своем.
Копейка осталась лежать унизиться не пришлось (ботинки не зашнурованы но это пустяк).

6
Дай мне Бог старости на порог.

I
Сначала: холодная звездная ночь поля в снегу реки во льду далекие окна в огнях мы три мужика гоним день к западу и снова пустая ночь
ну и ну сани промчались мимо наш боженька едет

II
цыган идет пружинящим меридианом в зеленых штанах с попугаем в руке из Египта идет поет и смеется
только бы не оступился

III
хозяин идет со двора пропитан солью и солнцем на каждом шагу воз сена в одной руке деревянный жбан в жбане хмельное
другая рука в кармане не грех почесаться

V
я иду через лес рыжие волосы по ветру золотые денежки пересчитываю
назад не смотрю знаю декабрь за спиной.

Пламя гниет и тлеет ольха год кончился последний
умирает все запорошило.
Птица кричит на острове тоскует не жалеет больше
ненавидя проклиная замерзает болото все запорошило.
Два три четыре пять.
Дай руку там темно иди год кончился ты остаешься
должен все запорошило.

Переступлю порог и охну: рвет боженька страницы моих тетрадок, немота бьет в небо, слепота в зрачок. Круг вертится, черт глину мнет, бог кружки бьет. Немало пожито: подарено и взято, немало спеть пришлось. А щепки уцелели: Отче наш… Остался на бобах, крест падает, грязь не издаст ни звука, лишь ветер лаской путает траву (черт в реку влез, камнями хрупает и все мурует, мурует стену, пузо гладит, вот и вырос Вавилон), теперь никто не вспомнит: мощный ствол березы, кривой, корявый, но еще не слог – и я там был, там по усам текло из колыбельки солнца, в том-то-перетом столетии я выучился складывать: Тыдаждьнамднесь (дай, жирный, сучковатый лист!) такое ж лето с богом на опушке: я рассчитал на пальцах, третий сын – нуда, мой боженька – он черту брат меньшой (космическое брюхо пучит, боль прибывает, стены в трещинах, стенает черт, а Дух зацвел крапивой у забора), воробушек чай стреляный, но голыми руками не возьмешь (чу, полночь: соловеют соловьи, Брат встал на Брата, я в сиренях спрятался и жду: бог мимо над речною дымкой кометой звезды бить, луч вперехпест лучу – миг бытия желанный! сучьев треск, черт поскользнулся на своем поносе – ах, Господи! нет ни твоих следов, ни знаков в пойме Гауи). Quo vaditis, слова, рука немеет, язык устал, и точит червь листву. Все стихло: бог разгневан – на черта не глядит.

По выдранным листкам бегу, четыре евангелиста следом, и нянечка, и директор школы, хватают за одежку, ножки ставят, в темном коридоре мы вскочили на шею сплетнику, она болталась в самой скользкой букве (букве Лам), Рамиз Ровшан из Испагани пишет, оказывается, другою буквой по сей день жнут женщины пшеницу (буквой Син). Я в суффиксах и префиксах укрылся (в значениях побочных – выручай, покров семантики!). Да, Библия нежнее у армян, она пленяет старыми цветами (те краски не поблекнут!), но письмена восстали на меня, дерется переплет и рвет рубашку, на пальцах кровь; зато в одном задрипанном изданье бесплодный, но сердечный литератор (из москвичей) желает мне добра. Разбужена весна, и бисмиллах! дорогу строят птицы, черт громоздит холмы. Как каждый год, коня седлает Тощий, а Жирный охает, но лезет на осла (их путь на небо!), уж Мальчик-с-Пальчик начал в дудку дуть, пошли большие Ноги, из Чрева в тучах льет кипящий дождь – дуй, дуй, пускай шатает зубья леса, хоть лето коротко, садись на царство, Дух, и проверяй лады!
Теперь о муже смелом и о снежном поле: листе бумаги белом. Альфред Кемпе, день короток, зима бездонна. А где Январь? В тех первых «Отче наш». А где Февраль? Прошел, не начинавшись. Метель метет. Полшага уступи ей – все, чем ты жил, поглотит энтропия. Бог пашет землю, черт посевы топчет. Черт глину мнет, бог кружки бьет – и точка. Из кадки бытие на скатерть лезет, и скоро с языка вся кожа слезет. Нет выхода – мы смелому позволим врать, сплетничать, и слушать ветер в поле, и перекладывать: из руку бога кружки выхватывать и черту кладку рушить; и, с Братьями схлестнувшись, духом сдвинуть ту стену, что любому сломит спину. – Как всякий, кто со Смыслом будет спорить, он на своем веку хлебнет немало горя. Не испугавшись ни числа, ни знака, замерзнет в снежном поле, как собака. Но приходит время, и сегодня мы все возвращаемся в сумерки.