Фернандо Пессоа - Элегия тени

Я мир пишу, как пишут акварели…
Гирляндами на дне глухого яра
Весна слагает, что осталось жара
От скоротечных призрачных веселий.

На луговине в месяце апреле —
Сандалий перезвончивая пара…
Ты создал дар, не обретая дара;
А день цветет подобьем капители…

Ты озарен подобием улыбки…
Тебя истома соблазнит в истому…
Молчанье нежно в приумолкшей скрипке…

И предо мной – свершенная работа…
Я пристален к бесцельному былому,
Недвижному – но в облике полета…

Мой сон ушел. Болезненная скука —
Ты явью или грезами тверда?
В моей душе ни помысла, ни звука.
Я, как морская бурная вода,
Теку, не притекая никуда.

И мучаюсь – не то его уходом,
Не то его продленною игрой.
И я морским уподобляюсь водам,
Что замерли вечернею порой:
Я книга, где отсутствует герой.

И где я сам, и где мои порывы?
Во мне, как в море, кто-то съединил
Все то, чем грезим, и все то, чем живы:
Удар, и блеск, и капелек распыл,
И обновленье нерастратных сил…

Лучи скользнули по темнотам,
Заря недалека…
Линялым вдовичьим капотом
Сереют облака.

Одним-единственным прогалом
Потемки раздались,
И день – еще за перевалом,
Еще восходит ввысь.

Мой день – без цели и без дела,
С тщетой своих забот…
Мой день, которым завладело
Все то, что не придет.

Порою в небе, где гроза,
Исходом долгого унынья
Зажгутся световые клинья
И наши радуют глаза.

Когда мы оторопью взяты
И даже горя лишены,
Мы причастимся тишины,
Где грома плещутся раскаты.

От этих радостей пустых,
От равновесия на грани —
Вином в фиале упований
На свете остается стих.

Они придут и снова канут —
И утешенье, и беда.
Правдивы чувства лишь тогда,
Когда ты чувствами обманут.

А стих – противен естеству,
И как прознать – откуда выжат…
Мы словно дождь, который брызжет
На прошлогоднюю листву.

Иду с предчувствием запинки
К заулку-тупику.
Воды холодные крупинки
Слетают на щеку.

Я этой ночи не перечу,
Ничто здесь не мое,
И лишь из сумерек навстречу
Мне брызжет забытье.

Где ночь, я тоже буду ночью,
Ночным дождем;
Я только явленный воочью
Магический фантом.

Я так вживаюсь в те пустоты,
Так грежу наяву,
Что сам с собой живу сам-сотый,
Почти что не живу.

И с каждым шагом – крепче связи,
Запутанней узлы
Меж синевой моих подглазий
И капельками мглы.

Мне с каждым утром все тревожней,
Что стала грезы полнота
Лишь побрякушкою порожней
В руках у праздного шута.

О сон! Волшебный промежуток,
В котором, если не уснешь
И если к теням будешь чуток,
То правдой обернется ложь.

О сон! Ужели он изранит, —
Как волны, тая на лету?
Прихлынет – и тотчас отпрянет,
Разверзнув жизни пустоту…

Когда настанет миг смятенный,
Душа подобна пустырю
И вижу стены – только стены,
Куда вокруг ни посмотрю, —

И вдруг в окошко каземата,
Где сам в себе я заточен,
Лучом рассвета иль заката
Заглядывает небосклон —

Тогда я жив, тогда я вправе
Владеть и мыслью, и судьбой,
И в мире из подложных явей
Я всех бесплотней, всех лукавей,
И значит, стал самим собой.

В распахнутой безвольной сини
Истаивают облака.
Чем прежде был – не буду ныне;
Но не о том – моя тоска.

Когда я плачу, то от плачей
Душа родится из души —
Чтоб незаслуженной придачей
В небесной зыбиться тиши.

И это родственно печали,
И я печалюсь от родства;
Тому, что сумерки наткали,
Дарую щедрые слова.

Однако то, чем песня пета,
Тот горестный полувопрос,
Витает не вблизи, а где-то,
Превыше туч, превыше слез:

Такою наделенный волей,
Со мной сроднившийся настоль,
Что рядится в личину боли
Души всамделишняя боль.