Джон Китс - Эндимион

Внезапно стихли все — и переливы
Отдельных гамм влились в мотив напевный,
В высокий гимн.

«О, Царь пучины гневной!
Стихий ты сонаследник, брат Зевеса!
Морской волны гигантская завеса
Перед тобою падает. Гранитам
Грозишь ты, Царь, трезубцем знаменитым;
Дрожит утёс. Ты место речке горной
Находишь на груди своей просторной.
Ты скал приоткрываешь основанья.
Почувствовав твоё негодованье,
Твой враг Эол скрывается в пещере.
Сверкнёшь короной — и несут потери
Насупленные тучи. Круг твой ближний,
Которого на свете нет подвижней,
Тебя влечет по морю в направленье,
Откуда Феб заводит песнопенье,
Сдержав коней у неба на пороге.
Твои привычки — сдержанны и строги.
Гулять, как мы, великий пахарь моря,
Не твой обычай. Но с теплом во взоре
Ты соблюдение холодных правил
На день отставил.
Предстало ныне всё твое величье
В ином обличье.
Восторгам нашим от преображенья
Нет выраженья!

Покой разлейте;
Отдайте предпочтенье лютне, флейте;
Пускай труба умолкнет! Всуе, всуе
Дождей апрельских благостные струи,
Звон эолийской тетивы Любови, —
Они, увы, в самой своей основе
Для нежного приятия Венеры
Грубы сверх меры,
И всё же, пусть она, не став к нам суше,
Нам глянет в души!

Дитя! Едва ты
Пошлешь улыбку — все тревоги сняты.
Взмахнул крылом — и тучи убежали,
Которые нам смертью угрожали.
Ты — светлый дух, который всех дороже!
Ты — бог биений, повелитель дрожи
И грудей, обнажённых и прекрасных
Во вздохах страстных!
Ты — чудный свет во тьме и затемнитель
Ты света в свете! Сладкий отравитель!
Здесь кубок твой, что полон яду, с жаждой
Пьёт каждый, каждый!
И губы Матери твоей…» —

Но хоры
Шум заглушил, когда златые створы
Открылись вновь и в зал внесли титана,
Седого патриарха Океана,
Сидевшего на троне. С верным стадом
Проститься он хотел последним взглядом,
А после в грот навеки удалиться
И возмечтать. — И вздрогнули сестрицы,
Морские девы, увидав картину:
Дориду и Нерея взяв на спину,
Их пенный вал восславил океанский.
Играл на лютне Амфион Фиванский.
Дельфиниха под ним была увита
Ветвями лавра. — Всякий Амфитриту
Хотел увидеть в перлах — и хотелось
Им увидать Фетиду.

Завертелось
Всё пред Эндимионом; закачало
От близости бессмертного начала.
И он закрыл глаза в изнеможенье,
Но обострило боль воображенье.
«Венера! Где ты? Где твоя опора?
Я умираю… Скоро, очень скоро…
Твой голос слышу…» — И сомлел у трона
Нептуна. Нереиды сокрушённо
Над ним склонились… Тщетно! Их искусство
Не привело Эндимиона в чувство:
Он спал. Тогда они толпой печальной,
Латмийца подхватив, дорогой дальной
Его к беседке понесли хрустальной.

Пока они влекли его в печали,
Сии слова в душе его звучали.
Светили звёзды, звукам помогая:
Эндимион! Любовь моя благая!
Мне, никшей перед собственной судьбою,
Бессмертье завоевано тобою.
Восстань же! Не успеет голубица
Вскормить птенцов — в просторы без границы
Мы улетим. О, пробудись, любимый!

Проснулся он. Покой невыразимый
Царил вокруг. Вот озеро, дубрава.
Прохладу навевающие травы
Над ним запели, и, охвачен сном,
Забылся он в убежище лесном.

О, Муза моего родного края!
Ты родилась в горах, когда, играя
Над радугою реял дух небесный.
В пещере прозябала ты; и тесной
Норою волчьей был наш край; и речи
Людской леса не слышали; далече
До первого друидов появленья
В ту пору было. Ты глубин прозренья
Во бденьях одиноких достигала.
На глас восточный ты не отвечала.
К тебе взывали Музы Аполлона,
Но ты и к ним была неблагосклонна:
Твой ореол — страна твоя родная.
«Приди, приди, Сестрица Островная!» —
Промолвила и громче повторила
Авзония. — Но снова обратила
Ты к Англии, о Муза, упованья
И там добилась полного признанья!
Но пусто в наших душах: крылья духа,
В кости и плоти запертые глухо,
Томятся, как в тюрьме. Тоска, унынье
К подушкам нашим припадают ныне.
И брызнет светом утро дней грядущих
На жизни наши, на мокриц ползущих,
Отметив их насмешкой и презреньем.
Сколь счастлив приходящий с откровеньем
К тебе, о Муза! Но о бардах милых,
От нас ушедших, был, увы, не в силах
Молиться я. Продолжу с грустью дале. —

«Зачем, зачем ушла в чужие дали
Я от земли родной! Когда прощалась
Я с Гангом — всюду счастье улыбалось.
Но одиноким кажется прохлада
Ручья — прогорклой; гроздья винограда,
Созрев, поят их кислым соком. Снова
Всего глоток бы воздуха родного
И дома умереть хотелось мне бы…»
Эндимион, услышав это, небу
Вознёс неисчислимые обеты.
В терновые колючие просветы
Он голову просунул осторожно,
Прислушиваясь чутко и тревожно,
Как самочка, что оленёнка прячет.