Джордж Байрон - Лара

Луч восходивший трогал по пути
Убитых и готовых отойти,
Разбитый панцирь, сорванный шелом;
Вот мёртвый конь в крови, с пустым седлом,
Вот дёрнулась в последний раз рука
Распластанного рядом ездока;
Лежат иные возле самых вод,
И влага дразнит пересохший рот,
И губы страшной жаждою горят,
Терзающий пред смертью всех солдат.
Воды, воды! хоть каплю бы глотнуть
Пред тем, как непробудным сном уснуть!
Отчаянным усилием влеком,
По дёрну обагренному, ползком,
Ценой остатка жизни, — наконец
Добрался до реки иной боец;
Почуял свежесть волн, почти испил,
Зачем же медлит? Жажду он забыл,
Не утолив её; она была
Последней мукой — и навек прошла!

Под липой, в стороне от битвы той,
Которой он один и был виной, —
Простёртый воин. Лара обречён;
С потерей крови жизнь теряет он.
Лишь верный Калед остаётся с ним,
И шарфом пробует унять своим
Багряный ключ; но судорога вновь,
И снова, всё черней, струится кровь;
Слабей дыханье — и струя скудней,
Да только жизнь равно уходит с ней.
Нет сил для слов — и жестом говоря,
Что помощь только множит муки зря,
Участливую руку Лара сжал;
Улыбкой грустной вождь пажу воздал,
И мир исчез для Каледа в тот миг;
Остались влажный лоб и бледный лик,
И очи угасавшие: они
Светили на земле ему одни.

Враги победой не упьются всласть,
Пока не сдастся Лара им во власть;
Но вот он обнаружен — что с того?
Презрением их встретил взор его;
Оно с судьбой мирит его сполна:
Живущих злоба мёртвым не страшна!
Пред Ото — недруг, некогда в бою
Проливший кровь его, теперь — свою;
А он едва на Ото бросил взгляд,
Как будто помнил-то его навряд;
Позвал пажа… и больше ничего
Не поняли слыхавшие его.
Чужая речь звучала! Странно с ней
Сплелась для Лары память прошлых дней, —
О чём же? Изо всех, кто здесь внимал,
Один лишь Калед это понимал;
Он отвечал, а зрителям уста
Сковала изумленья немота;
Для тех двоих, казалось, пред концом
Исчезло настоящее в былом;
И не проникнуть окружившим их
Во мрак судьбы, единой на двоих.

Лишь голоса их выдают сейчас,
Как много значит каждая из фраз;
Но ты, внимая этим голосам,
Подумал бы, что паж отходит сам;
В тоске он выговаривал едва
Устами побелевшими слова;
И как спокойна Лары речь была,
Пока в ней смерть хрипеть не начала!
Немного наблюдатель бы постиг,
Взглянув на этот отрешённый лик;
Но на пажа, кончаясь, глянул он,
И нежностью был взор его смягчён;
И на восток тогда рука его,
Поднявшись, указала, — отчего?
Явился ли ему зари приход,
Свет, облака пронзающий с высот,
Иль то, что видел он в стране другой,
Куда теперь указывал рукой,
Была ли то случайность — паж не знал;
Он сердцем это утро проклинал,
И, видеть не желая ясный день,
Смотрел на лик, где воцарялась тень.
Но Лара был в сознанье — на беду!
К дарящему спасение кресту,
Что был ему поспешно поднесён,
Не пожелал и прикоснуться он;
Лишь усмехнулся — сохрани нас Бог! —
Как будто скрыть презрения не мог.
А паж молчал; от Лары он сейчас
Не отводил в отчаянии глаз;
Но руку, дар поднёсшую святой,
Отбросил с нескрываемой враждой,
Покой вождя желая сохранить,
И знать не знал, что Лара мог бы жить,
Но жизнью вечной, — а её врата
Лишь тем открыты, кто признал Христа.

А Лара задыхался всё сильней,
И паутина чёрная теней
Глаза всё больше застила — и вдруг
В объятьях верных, хоть и слабых рук,
Он вытянулся, страшно задрожал,
И к сердцу руку Каледа прижал.
Оно не бьётся — бесполезно ждать!
Не верит паж, не хочет он прервать
Пожатья леденящего — но нет,
Не ощутит он трепета в ответ.
«Оно стучит!» — безумные мечты!
Лишь то, что было Ларой, видишь ты.

Паж так смотрел, как будто прах немой
С надменной не был разлучён душой.
Когда же отдал он чужим рукам
Умершего, потом был поднят сам,
И в пыль земную, на его глазах,
Упала прахом, отходящим в прах,
Та голова, что на груди бы он
Покоил вечно, охраняя сон, —
Кудрей не рвал он, шагу не ступил,
Стоял, смотрел, пока хватало сил,
Но вот не вынес, рухнул, — недвижим,
Как тот, который был им так любим.
Кого любил… Да нет, груди мужской
Дышать любовью не дано такой!
Минута эта пыткою была,
Что с правды до конца покров сняла.
Ему спешат помочь и грудь открыть,
И тайна перестала тайной быть;
Вернувшись к жизни, паж не прячет глаз.
И что до чести женской ей сейчас!