Джордж Байрон - Лара

«До завтра, да!» И только этих слов
Дождались от него в конце концов.
Черты его бесстрастие хранят,
И ярости не отражает взгляд,
И всё же чем-то выдал самый тон,
Что твёрд в решенье тайном будет он.
Вот плащ схватил он, всем кивнул слегка,
И, миновав угрюмого врага,
Спокойно взор встречает ледяной,
Ответив лишь улыбкою одной.
Не раненая гордость в ней видна,
Что гнев прикрыть презрением должна,
Но лишь готовность всё перенести,
Уверенность в намеченном пути.
Что это — дерзость, безрассудство тех,
В ком навсегда укоренился грех?
Спокойное сознанье правоты?
Не различишь их меж собою ты,
Коль жизнь тебе урока не дала;
Нам правду открывают лишь дела.

Пажа окликнул Лара; для того
Законом были зов иль знак его;
Для Лары бросив брег родной страны,
Где души солнцу пламенем равны,
Лишь он вождю сопутствовал сюда.
Как Лара, молчаливый, был всегда
С тех пор при нём — приверженней стократ,
Чем долг и годы юные велят.
Хоть он с наречьем здешним был знаком,
Обычно вождь не этим языком
С ним изъяснялся; паж летел на зов,
Когда от Лары слышал речь отцов.
В ней жили звуки голосов иных,
Как эхо среди скал его родных;
Он словно близких слышал — всех, кого
Оставил ради друга одного;
Лишь Ларе верил, жил он им одним,
И странно ль, что держался рядом с ним?

Он строен был; загаром чуть легло
Родное солнце на его чело,
Но щек не опалило; в них порой
Непрошенный румянец бил волной;
Не цвет здоровья, радующий глаз
И душу всю являющий подчас —
Горячечная краска то была,
Сокрытая тревога щёки жгла.
Огнём, что был похищен в небесах,
Казался мысли блеск в его глазах;
Ресниц завеса черные зрачки
Смягчала тенью скорби иль тоски,
Но чаще гордость в них блеснуть могла,
А скорбь неразделимою была.
Не развлеченья и не озорство,
Отрада юных, тешили его;
Часами мог следить за Ларой он,
Забыв себя, от мира отрешён;
А если отсылает господин,
Паж отдыхает у реки один
Иль бродит в роще; отдалясь от всех,
В заморских книгах ищет он утех;
Подобно Ларе, всё отринул он,
Чем наше сердце полно, взор пленён,
Чем одарить нас этот мир готов,
Лишь принял жизнь — горчайший из даров.

А если всё же в нём любовь жила,
То только к Ларе, и одни дела —
Порукой чувству; упредив приказ,
Любое пожеланье он тотчас
Угадывал; но гордый дух его
Обиды б не стерпел ни от кого.
Хоть он усердней был, чем раб любой,
Казалось: повелитель пред тобой,
А рвенье это Ларе самому
Едва ль необходимей, чем ему,
Бог весть зачем: здесь не о плате речь,
И всех трудов — нести за Ларой меч,
Настроить лютню; а не то вдвоём
Они засядут за старинный том.
Вождь отдалил его от прочих слуг,
А сам он никогда их тесный круг
Почтеньем иль презреньем не дарил,
Лишь сдержанностью вечной говорил,
Что эту братию считал чужой.
Пред Ларой он склониться мог душой,
Не снизойти до них. Быть может, он
И впрямь в ином сословье был рождён;
Лилейных рук оттенок выдавал,
Что паж работы грубой не знавал;
Их цвет сличая с нежной кожей щёк,
Здесь пол иной ты б заподозрить мог,
Когда б не платье и не гордый взгляд:
Так женщины обычно не глядят,
Тут жар сокрытый можно угадать,
Что не созданью хрупкому под стать,
А солнцу южных стран; в его очах
Являлся этот пламень, не в речах;
Паж звался Калед, но, по слухам, он
В отчизне был иначе наречён;
На это имя, как на чуждый звук,
Бывало, не ответствует, и вдруг
Метнётся он на повторённый зов,
Как будто вспомнит всё в конце концов;
И только если Лара позовёт,
В нём слух, и взор, и сердце оживёт.

И вот теперь он очевидцем стал
Внезапной ссоры, так смутившей зал.
Вокруг него толпа дивится вслух,
Что гордый Лара, мол, к обиде глух,
Когда вдвойне страдать бы должен он,
Безвестным человеком оскорблён;
А паж бледнеет — и краснеет вмиг,
Как пепел — губы и как пламя — лик;
Покрыв росой холодною виски,
Казалось, сердце в нём взяла в тиски
Мучительная мысль — из тех, что в нас
Сознаньем отторгаются тотчас:
Тогда свершиться действие должно,
Покамест не осознанно оно.
Всего лишь мысль, но что-то в ней могло
Оледенив уста, ожечь чело.
Сначала паж следил за пришлецом,
Но помертвел внезапно всем лицом
В тот миг, как Лара, покидавший зал,
Врагу усмешку беглую послал;
Лишь память Каледа её прочла,
Толпа едва ли что-то поняла.
Догнал он господина своего,
И всем примнилось: в зале — никого;
Настолько спор все души взволновал,
Настолько Лара взоры приковал;
Вот он у двери; тень его растёт,
На миг закрыла освещённый вход,
И вновь глазам открылся блеск огней,
Но стук сердец теперь ещё сильней.
Так сны пустые могут бросить в дрожь,
Ведь худший сон с грядущей правдой схож!
А Эццелин, в раздумье погружён,
Стоял, суров и важен; но и он
Не задержался; только час истёк,
Рукой он помахал — и за порог.