Джордж Байрон - Лара

И вскоре все одно понять могли —
В нём перемены впрямь произошли.
Морщины на челе его для них —
Страстей примета, но страстей былых;
Он столь же горд, но юный пыл забыт;
Небрежный тон речей, холодный вид,
Осанка величавая, и взгляд,
Ловящий всё, что на сердце таят;
И едкость речи: тот, чьё сердце свет
Когда-то жалил, — жалит всех в ответ,
Как будто в шутку; вы бы не смогли
Сознаться, что укол вам нанесли;
Таким предстал он; прочее ж едва
Уловит взор иль выразят слова.
Других влекут любовь, успех и честь,
Пускай не всякий может их обресть;
А Лару вряд ли эта жажда жгла,
Хоть, кажется, недавно в нём жила;
Но чувством сильным, спрятанным от глаз,
Вдруг озарялся бледный лик подчас.

Расспросов долгих о пережитом
Он не любил; не говорил о том,
В каких чудесных землях он блуждал
Безвестным — как, похоже, сам считал.
И люди зря его ловили взгляд
Иль мнили, что пажа разговорят:
Увиденное в тайне он хранил,
Чужого любопытства не ценил;
Настойчивей вопросы — лик мрачней,
И следует ответ ещё скудней.

И в свете — не без радости — его
Узрели вновь, приняв как своего;
Вступил он в круг вельмож своей страны,
С кем сан и власть сближать его должны;
Средь вихря их веселий наблюдал,
Как всякий наслаждался иль страдал;
Но, наблюдая, не делил меж тем
Ни мук, ни радостей, присущих всем;
Не гнался за мечтой, что их зовёт,
И рушась вечно, всё же в них живет:
Тень славы, иль наживы сладкий груз,
Любовь красавицы, победы вкус…
Искавших путь к нему, казалось, вдруг
Отбрасывал назад незримый круг;
Укор, застывший в глуби этих глаз,
Осаживал нескромных всякий раз;
При нём меж робких разговор смолкал,
Иль общий шепот страха пробегал;
Но мудрое решило меньшинство:
Он лучше, чем сулит нам вид его!

Всё это странно: в юности былой
Он жаждал наслаждений, рвался в бой;
Любовь, сраженья, море, — все пути,
Где б мог восторг иль гибель он найти,
Изведавши поочередно, он
Был радостью иль мукой награждён,
Не пошлой серединой; чувствам был
Защитою от мысли самый пыл;
В нём было сердце бурею полно,
И презирало бунт стихий оно;
Дух упоенный небо наблюдал:
Неужто там сильнейший обитал?
Всех крайностей невольник, как был он
От этих снов безумных пробуждён?
Бог весть! когда ж виденье унеслось,
Он проклял сердце: не разорвалось!

Вникал он в книги нынче; до того
Сам род людской был книгою его;
Теперь, случалось, вдруг он рвался прочь
От всякого общения. Всю ночь
Тогда его шагов метался звук
Вдоль зал, где предки хмурились вокруг
С портретов грубых. Слуг в такие дни
Он редко звал, но слышали они
«…пусть будет это тайной, — глас иной,
И меньше походил он на земной.
Смешно сказать, да только ты бы сам
Ни слуху не поверил, ни глазам.
Зачем он вечно устремляет взгляд
На страшный череп, что из гроба взят
Рукой безбожной, и теперь лежит
Меж книг его, как будто сторожит?
Зачем он бродит ночи напролёт,
Гостей иль музыкантов не зовёт?
Всё, всё неладно — в чём же корень зла?
Иной, быть может, слышал, но была
Та повесть слишком давнею; умней
Лишь осторожно намекнуть о ней,
А захотел бы — мог бы…» Так порой
Болтали слуги Лары меж собой.

Стояла ночь; на зеркале реки
Всех ярких звезд сияли двойники;
И воды с виду свой прервали путь,
Меж тем спеша, как счастье, ускользнуть,
Поймав волшебный, точно райский, свет —
Огней бессмертных неба дальний след.
У самых вод — густых деревьев ряд,
Цветы, что пчёлам пиршество судят;
Диана из таких венки плела,
Невинность их поднесть Любви б могла;
Ковром они устлали берега,
Сверкающей змеёй вилась река;
Всё так дышало миром, что сейчас
Не испугал бы даже призрак вас;
Сказали б вы, что силе злой невмочь
Предстать в подобном месте, в эту ночь!
Вот миг, добру принадлежащий весь, —
Так Лара счёл, и не остался здесь,
Свернул в молчанье к замку своему.
Вид этой ночи мукой стал ему;
Пришла о прошлом память вместе с ней,
О небесах иных — ещё ясней,
Где ночь нежней, и ярче лунный свет;
Он вспомнил о сердцах, что нынче… нет,
Он бурю предпочтёт! пускай бы шквал
Его чело безжалостно хлестал,
А ночь такая, прелести полна —
Как насмехается над ним она!

Опять — под свод угрюмый; в тишине,
Здесь тень его метнулась по стене,
С которой смотрят лики прошлых лет.
Какой ещё могли оставить след
Святой и грешник? Склеп, в своих стенах
Сокрывший всё: и промахи, и прах;
Туман преданий; пышных полстолбца
Для хроники, где сказкам нет конца;
Хвала и брань тут сыплются; похож
Обман на правду, истина на ложь…
В раздумье бродит он; на мрамор плит
Свет лунный пал, решёткою разбит;
И лепка сводов, тонущих во мгле,
И сонм святых, застывших на стекле
В молитве вечной, — ожили тогда,
Но жизнью той, что смертному чужда;
Он сам казался духом в этот миг:
Клубящийся плюмаж, и мрачный лик,
И смоль волос — придали всё ему,
Чем ужас наделяет гроба тьму.