Юкио Мисима: Мой друг Гитлер (пер. Г. Чхартишвили)

Крупп. Значит, будет буря? Смотрите (выходит на балкон) – небо черным-черно, ни единой звездочки, лишь мрачные тучи, похожие на груду трупов… Ночной воздух просто гибель для моего колена, но в комнате нечем дышать, отовсюду несет кровью… Адольф, расстрелы еще продолжаются?

Гитлер. Должны.

Крупп. А отсюда выстрелов не слышно. В какой стороне Рихтерфельд?

Гитлер(подходит к балкону и показывает влево). Вон там. (Тут же возвращается обратно.) Сейчас уже убирают всякую мелкую сошку.

Крупп. И все – моими винтовками. Из лучшей в мире крупповской винтовки и пулю получить – одно удовольствие. Иногда я представляю себя винтовкой: вот наконец насытила она свой голод, настрелялась по человеческим телам; ее хозяин, солдат, получил увольнительную и ушел в бордель, а она сладко спит на своей дубовой подушке в ружейном шкафу… Как я завидую тем, кто может спать.

Гитлер(сам с собой). Эрнст – солдат, Адольф – художник… Нет, надо так: Эрнст был солдатом. А Адольф отныне станет художником.

Крупп(с балкона). Вы что-то сказали, Адольф?

Гитлер. Нет, ничего.

Крупп. Пойдите-ка сюда.

Гитлер. Нет Рема, так теперь вы мне будете приказывать?

Крупп(эти слова производят на него такое действие, что он роняет на пол свою трость). А, проклятье!

Гитлер(не поднимаясь из кресла). Что такое?

Крупп. Вы видите. Я уронил свою трость!

Гитлер. И хотите, чтоб я вам ее поднял?

Крупп. Да нет. Я не… (Несвойственным ему просительным тоном). Я бы поднял сам, но колено… Не могу согнуть, очень болит.

Гитлер(не поднимаясь). Сейчас иду. (Крупп стоит, опершись рукой о балконную дверь, и ждет. Гитлер, откинувшись в кресле, угрюмо напевает).

Тихо смеется – горько и безжалостно.

Крупп(жалобно). Адольф!

Гитлер(словно очнувшись, легко поднимается с кресла). Да-да, прошу прощения. (Подбирает с пола трость и с преувеличенной почтительностью подает ее Круппу.) Очень болит, да?

Крупп. Ох, спасибо. Благодарю. Все в порядке.

Гитлер(ласково берет его под локоть). Как же вы так, нужно осторожнее… Вы просили меня подойти? Простите, я немного задумался. Так что такое?

Крупп. M-м… Собственно… Забыл, что хотел сказать.

Гитлер. Ну ничего, потом вспомните. Пойдемте-ка в комнату, тут вам стоять вредно.

Крупп(делая шаг). Ах да, вспомнил. Адольф, выйдем-ка на балкон… Прислушайтесь. Слышите?

Гитлер. Что слышу?

Крупп. Залпы.

Гитлер. Отсюда? Не может быть…

Крупп(страстно). Ах, не может? Вы так считаете? А ведь там выполняют ваш приказ. Вы должны это слышать. Я хочу, чтобы вы напрягли свой слух и все-таки услышали эхо выстрелов – оттуда, из-за высокой, глухой стены училища.

Гитлер. Ерунда какая-то. Да и небезопасно мне такой темной ночью выходить на балкон – а вдруг покушение… (Неохотно выходит на балкон.) Я слышу только лязг вагонных колес, доносящийся с вокзала… Гудки автомобилей… Вся Унтер-ден-Линден утонула в густой тени деревьев – темно, звезд не видно.

Крупп. Неужто не слышите? Ведь это ваши залпы!

Гитлер. Я понимаю, что вы хотите сказать. Моторист не может не слышать шум работы мотора, которым привел в движение эту кровавую ночь.

Крупп. Именно так, Адольф. Слушайте этот гром, впитывайте его, пусть ваше воображение рисует самые кровавые картины – вот путь к возрождению и исцелению. Иначе вам себя не обрести. Только этим лекарством можно вылечить бессонницу.

Гитлер(оживившись). Вы правы, господин КРУПП. Кажется, я и в самом деле слышу… Вот залп… Запоздавший выстрел… Еще один… Что поделаешь – сноровки пока маловато.

Крупп. Слышите? Гром выстрелов, дырявящих мундиры офицеров СА.

Гитлер. Да, слышу. Нерационально. Расстреливать надо не поодиночке, а выстроив в ряд. Слышу… Залп… Целься! Пли!.. Пли!.. Пли!.. Я все вижу… Завязанное платком лицо дергается. Тело изгибается, как древко лука. Подбородок красен от хлынувшей изо рта крови. Голова падает на грудь, и человек рухнул, как подстреленная птица. Мертв… Смотрите – все они в форме СА. Уже одно это свидетельствует об измене, ведь я отдал приказ, запретивший им носить форму… Четыреста мундиров, так любовно придуманных самим Ремом, пробиты пулями и пропитаны кровью. А их владельцы, словно манекены в тире, падают, подстреленные, в вырытые рвы… Пли!.. Огонь!.. Пли!.. Те самые бесшабашные здоровяки, маршировавшие за Ремом, рассекая грудью встречный ветер. Их молодым жизням, их вере в силу одних только бицепсов – конец… Все кончено: игра в солдатики, болтовня о братстве, дурацкие парады на рассвете, пение в пивных, потуги на рыцарство… Ностальгия… Сантименты о фронтовом товариществе… Кончено. И конец революции, о которой они так мечтали… Пули моих эсэсовцев изрешетили эту инфантильную мечту, изрешетили вместе с разукрашенными золотом мундирами… Всякой игре в революцию – конец.