Татьяна Уфимцева: Моя Марусечка

Марусяжила в хлеву. Заложила кирпичами дыры, выбила два окна на улицу, пристроила сени, получилась хатка. На окнах занавесочки тюлевые, на этажерке горшок с геранью для красоты и горшок с алоэ для желудка. В углу полка, на ней иконы, лампадка горит, Маруся за этим следила, всегда лампадное масло в соборе брала, много, правда, не давали, но много и не надо. У стены кровать с толстым ватным одеялом. Маруся лежала под ним и считала, сколько раз крикнет петух.

Маруся.Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Восемь… Сейчас выйду и выпорю петуха.

Маруся выпростала ноги из-под одеяла и села.

Маруся.Митя…

Она протянула руку и зажгла свет.

Маруся.Вот это лето – свет жгу! Бывало, за три месяца на двадцать копеек не нажигала, а тут за один уже восемьдесят накрутило. Вот это дожжь! Вот это лето – голландку топлю.

Она говорила громко и как бы себе самой, но так, чтобы слышали святые. Она не смотрела в сторону икон, но свет лампадки из виду не упускала.

Маруся.Радио не работает. Опять! Чего молчишь? Давай-давай! Вон же провода, целые, не рваные. Чего тебе еще надо? Говори. Пой. За что я плачу пятьдесят копеек? Ну, где новости?

Маруся встала к иконам боком и сказала вроде бы никому.

Маруся.Все дожжь и дожжь. Трактористы уедут в Карпаты лес валить, некому будет пахать. Комбайнеры совсем в поле увязли. Три месяца дожжь! Ботва что у свеклы, что у картошки. Капустные кочни плохо завиваются. Какие-то жирные гусеницы расплодились. За весь месяц только два раза выглядывало солнце, и то с ушами и грязное! В парке видели голубых белок. А голубых белок не было никогда, даже в войну!

Радио очнулось и заорало сводку погоды: «Местами непродолжительные дожди».

Маруся.Как это непродолжительные? Когда вот третий месяц…

Но по радио уже кто-то играл на балалайке. Маруся села за стол и попыталась съесть картошку.

Маруся.Нет, я вам сейчас все скажу, все! Зачем Дусю забрали? Двое детей осталось: Валерику год и десять, а Мите, тому и вовсе семь месяцев! Дуся померла – мало. Надо еще Митю в тюрьму посадить. Мало вам Дуси. А Митя, он не плохой, он просто шутоломный. Его Дуся десять месяцев носила. Пять докторов навалились на ее пузырь: и выдавливали его, и помпой высасывали, и клещами дергали. Ни в какую. Кусочком сахара выманили. Санитарка одна присоветовала. А как Дуся померла – не стал есть, одну губу сосет и все. Три женщины с вываленными сиськами стояли наготове и целились ему в рот. «Митя, Митя! А вот птичка полетела!». Митя открывал рот за птичкой, а женщины по команде расстреливали его молочными струями. Губки ему прищипываешь, как вареник и прыгаешь с ним на руках. Но Митя краснел, тужился и прыскал в лицо чужое, не мамкино молоко. Эх, чтоб тебя! «Митя, Митя! Пчелка, пчелка!» Закрывали нос и лили молоко прямо в желудок через воронку. Блевал до посинения! А Валерик возьми да и сунь ему зеленый абрикос, в песке, в пыли… Съел! И стал есть.

Святые насупленно молчали. Глядели строго.

Маруся.Вот померла Дуся. Схоронили ее. Что делать? Валерика Костик, Дусин муж, взял, он-то уже и лопотал, и на горшок просился. А Мите только семь месяцев, да еще и не ест. Что с ним делать? Сдать в интернат? Кто ему там крикнет: «Птичка, птичка!» Дуся, сестра, молодая, ласковая, в могиле и все можно?! Так неужели ж Дусино дитё в интернат сдать? Иди своего в интернат сдай! «Мамка, Тузик тяпнул! Мамка, Валерик дерется! Мамка, задачка не решается!» Мамка… Что не сделаешь за «мамку»? Валерик, тот тетей называл. Спокойный, уважительный. Митя – рыжий, лопоухий, глаза бешеные. Сколько с ним натерпелась! Всю душу изгрыз. С дерева падал. Со школы падал. В колодец упал! Насадил себя на штырь, висел, проткнутый на руке. В городском саду сунул голову в ограду между прутьями – пожарные его оттуда сварочным аппаратом выжигали. Велосипедный руль вошел ему в рот через щеку. А как дрался! Двадцать восемь пацанов в классе учились и двадцать семь ходили с фингалами. Отогнул пожарную лестницу со второго по четвертый этаж. Стащил из буфета десять ячеек с яйцами и учинил яичный ливень прямо над парадной дверью школы. На Первое Мая украл со стадиона голубей мира – всю корзину. Там кричат: запускай, а запускать некого. Митя всю корзину сдал в шашлычную на рынке. Четырнадцать раз его исключали из школы.