Татьяна Уфимцева: Моя Марусечка

Виталька.Ты! Ты… Старая! Кому, кому ты нужна? Твой сын сидит в тюрьме! Иди на пенсию! Алюська, в приказ: с сегодняшнего дня Марусю на пенсию!

Маруся.Кабы ты не облез. И хватит сорить, два раза убирать за тобой не буду.

Маруся вытряхнула из фартука ножи, пошла к себе и устало опустилась на ящик.

Маруся.Митя… Перед самой пасхой ей приснился сон. Будто идут они с Митей по дороге, цветы кругом, птицы поют, люди там-сям. Вдруг все заволновались и посмотрели в гору. С горы спускался старик в грязной одежде. Подошел к ним, сел, развернул мятую газету, положил на нее огурец парниковый, полбатона, лук, и в промасленной бумажке шкварки сала. Стал есть. Вдруг кто-то толкнул Марусю в бок: зовет, зовет! Она подошла. «Ну, что скажешь?» «А что спросишь?» – выкрикнул из толпы Митя. Маруся обмерла: «Молчи… это же Бог…» Старик недовольно глянул на них, но ничего не сказал. «Иди, иди, простили тебя», – зашикали на нее из толпы. Маруся пошла. Одна. Ее догнал какой-то мужик и протянул картонную коробку. «На! Можешь поднимать ее на грудь, на плечо, опускать на живот, только на землю не ставь. Понятно? Всю дорогу неси в руках». «А что это?» «Как что? Твое горе». «А Митя? Митя где?» «Он не пойдет, говорит, здесь останусь…» Через неделю, на майские, Митю взяли. Митя-Митя…

Алюська.Мария Христофоровна!

Маруся. Ой!

Алюська.Вот вы, Мария Христофоровна, постоянно жалуетесь, что устаете. А я как не приду, вы все сидите.

Маруся.Алюська говорит тихо, сладко, а как газ – тошненько. Но ее не тронь, чуть что – бежит жаловаться в профсоюз. Ей можно. Ее обнимал сам Фидель Кастро. С ней спорить нельзя, надо говорить в лад.

Алюська.Все-таки хорошая у вас работа.

Маруся.Да, работа моя хорошая.

Алюська.Вот доктор, он молодой, да, но это не значит, что ему можно хамить. А вы не даете себя осмотреть. Прячетесь по закуткам, вас ищут.

Маруся.Нечего в меня пальцы ширять. Мне шийсят лет.

Алюська.Вы имеете дело с пищей!

Маруся.Я имею дело с грязью.

Алюська.Но вы мимо проходите, дыхаете на нее.

Маруся.Не дыхаю.

Алюська.И газеты вы не читаете.

Маруся.Не читаю.

Алюська.Международным положением не интересуетесь.

Маруся.Алла Николаевна, вы не помните, у нас капкана нет?

Алюська.Зачем?

Маруся.На бурую крысу бы поставить. Может, хоть в капкан попадется. Третий год поймать не можем. А она сгрызла знамя центрального торга с бахромой. Вместо уха у Ленина теперь дырка зевает. Чем только не приманивали эту крысу: и сырокопченой, и сырком с изюмом, и осетриной вяленой…

Алюська.То есть как – знамя? Где?

Маруся.В красном уголке.

Алюськапулей вылетела из каптерки. Маруся закрыла дверь на засов.

Маруся.Эта крыса такой умный человек…

В коридоре послышались шаги. Кто-то топтался у двери.

Виталька.Христофорна… ты тут? Открой.

Маруся открыла.

Виталька.Оля где?

Маруся.Ссыкунов ловит.

Виталька.Что у тебя тут? Выпить нету?

Маруся.Воды дать?

Виталька.Ну, ладно-ладно! Я знаю, у тебя тут было… спирт на пчелином г. не…

Маруся.На г. не-е… На прополисе! От поноса держу, крепит.

Виталька.Вот-вот. Закрепи меня, Маруся. Марусь, посмотри, веко красное? Болею что-то…

Маруся.Боле-ею…

Она полезла в шкафчик, достала пузырек, налила рюмку. Виталька выпил.

Виталька.Фу… Ничего, Маруся, перебедуемся… Знаешь, как я болел? Приехал домой, в село помирать. А мать мне хлоп четверть кагору. Говорит: «Пей, сыночка, по пятьдесят грамм и никакого туберкулезу». Ну, я сел с дружком, и мы за один вечер всю эту четверть распили. Распили, и он говорит: «Лучше ешь собак».

Маруся.Ты ел собак?

Виталька.Ага, стану я есть собак! Перерешили на сурочий жир.

Маруся.Помогло?

Виталька.Ага, стану я есть сурков! Сижу как-то утром, рожа всмятку, от кагора только пучит. Мать мне говорит: скосил бы ты возле огорода люцерну. Я скосил. Выпил молока. Опять покосил. Опять попил. Все! Выздоровел! Эх, люблю же я природу, теплый борщ, холодну воду, толсту бабу, як колоду, полна пазуха сисёк!

Маруся.Виталька, Виталька…

Виталька.Поеду на Комсомольское озеро на лодке кататься. Знаешь, какие там пловчихи тренируются?