Ян Рубенс - Сложнее, чем кажется

Через полчаса в зале остались только самые выносливые зрители. «Кашевары» ели уже не только кашу, но и свои слезы, и все остальное – тоже свое. Каретный не давал им сказать ни слова, понимая, что будут умолять пощаде. Неинтересно.

Он ушел, оставив своих молодцев проследить за тем, чтобы ведра опустели, а в зале навели чистоту и порядок.

Школа замерла. Олег шел по коридорам, встречаемый и провожаемый тишиной тех, кто еще не ушел домой. С него не сводили глаз, но никто не решался ни сказать, ни спросить. Позади вышагивали близнецы, двумя классами младше – два верных пса. Каретный был как всегда спокоен и непроницаем. Школа ждала от него злорадства, наслаждения жестокостью и выражения превосходства…

Подходя к выходу, Олег уже забыл об экзекуции в спортзале. Нужно проводить Рубенса домой и забежать в одно место, договориться об одном дельце.

Ян стоял за углом, курил. Поодаль – два бойца Каретного – сторожили. Рубенс ничего не знал о том, что произошло сейчас в спортзале. Его до сих пор колотило от прожитого дня, но он понял, что выиграл. Эту битву он выиграл. И это была самая серьезная битва в его жизни. Он не знал, что все остальные, несмотря на их несоизмеримо бóльшую географическую масштабность, будут лишь бледным отражением битвы этой – первой настоящей схватки с обществом.

Сегодняшнее утро началось в половине пятого. Проснулся, ходил по комнате, пил кофе, курил. Около пяти на кухню вышел Жуковский.

– Волнуешься?

– Очень.

– Не кури слишком много. И кофе тоже много не пей. Трясти будет.

– Меня и так трясет.

– Ничего, сын, ты справишься.

– Надеюсь, – Ян не отрывал взгляд от окна, но ничего там не видел. Он наблюдал за своим перепуганным воображением, рисовавшим слишком много вариантов развития событий сразу.

– Тебе надо доспать. Ты не должен сегодня показаться больным и слабым… Сын, ты слышишь меня?

– Конечно, слышу. Ну не могу я уснуть…

И вдруг зазвонил телефон. Ян почему-то схватил трубку.

– Алло?

Секунда тишины, а потом – впервые за три недели лицо Рубенса осветилось настоящей радостью. В трубке отозвался голос Каретного:

– Я знал, что не спишь.

– Не могу.

– Понимаю. Но надо.

– А ты почему не спишь?

– Дело было.

– В пять утра?

– Неважно. Тебе надо спать, сосед. У тебя сегодня будет тяжелый день. Очень тяжелый.

– Очень тяжелый, – машинально повторил Рубенс.

– Но раз не спишь, значит, день-то будет. Решился-таки.

– Решился.

– Молодец. Я, если честно, боялся, что ты меня разочаруешь.

– Нет.

– Это хорошо. Ложись спать. Ты меня понял? Ложись.

– Да.

– В восемь тридцать семь ты зайдешь в класс. Да?

– Да.

– А сейчас спи. До встречи, – и Каретный положил трубку.

Ян завернулся в одеяло по самый нос. Ему казалось, что он один сейчас не может уснуть, он не знал, что в их доме не спит сейчас никто, а старшие Жуковские и вовсе не ложились. Что-то сегодня будет? Все их надежды сосредоточились на одном странном человеке, по имени Олег Каретный. Ему невозможно не верить, он за двадцать минут сделал то, что Жуковские все вместе не смогли сделать за три недели. И вот сегодня – и кульминация, и развязка, сегодня всё должно разрешиться.

Минут через пятнадцать Ян, наконец, уснул.

Коридоры школы, казалось, как будто вернулись из прошлой жизни. Не он вернулся к ним, а они к нему. Вот здесь они проходили с Денисом… И здесь проходили… И тут. Они везде проходили… Пусто. Уроки начались. На часах – восемь тридцать четыре.

Он идет по этим коридорам, ему страшно, но он знает, что если не пройдет по ним сейчас, если не зайдет в ту дверь, если не пройдет весь этот страшный путь сегодня, то на всю жизнь ему придется спрятаться под одеялом. Каретный был прав. И он идет.

Восемь тридцать семь. «Входи без стука», – вспомнил он слова Каретного и взялся за дверную ручку, прислушался: что-то диктует голос русички. И сердце колотится. И за ребрами, и под ребрами – все дрожит, все мается. Он вдруг почувствовал свой позвоночник, и с ужасом подумал: а если там нет Каретного?! А вдруг что-нибудь случилось, и он сам не пришел? Стало дурно. Милиция, армия, банда соседнего района – все что угодно! Восемь тридцать восемь… А вдруг? Никаких вдруг. Или я иду – или нет… И он рванул дверь.

– Здравствуйте! Извините, я опоздал! – и он увидел глаза Каретного. Здесь! – Можно войти?

Аккуратно закрыл за собой дверь, усердно изображая, что ремень школьной сумки настырно пытается соскользнуть с плеча. Он сделал свой взгляд: легкое смущение, скромное кокетство, осознанное подчеркивание собственной неотразимости. А вся фигура – нарочитая неуклюжесть. Ах, я так виноват, так виноват! Он все еще стоял в дверях, русичка смотрела на него с удивлением и восхищением: пришел! Проходи, конечно! Ты поправился? Да, спасибо! Он широкими шагами подошел к парте. На ходу кинул на нее сумку, потом, прокрутившись на одной ноге, развернулся и почти упал на стул – свободно и показательно непринужденно. «Ай, молодец!..» – кинул глазами Каретный. И они пожали друг другу руки.