Ян Рубенс - Сложнее, чем кажется

И тут время для Жуковского сжалось, в сущности – на всю жизнь. Сжалось вокруг худенькой фигурки, прижавшейся к стене у входа в комнату. Сжалось, потому что бабушка, кажется, была права…

Целая жизнь уместилась на холсте метр на полтора. Иван Геннадьевич издал звук, похожий на всхлип: не мог вдохнуть. Кто он? Кто он – Жуковский – рядом с этой Мадонной? И какое право он имеет вообще кого-то чему-то учить? Он даже не подмастерье…

Классический сюжет. Каждый художник должен пройти через это, у каждого должна быть своя Мадонна. На картине, видимо, мать мальчика, с младенцем на руках. Если бы Жуковскому еще два часа назад сказали, что мальчик в двенадцать лет нарисовал Мадонну, – он бы улыбнулся, умилился и подумал бы ровно так: классический сюжет. И только. А что ему думать теперь?

Что за техника? Кто еще так писал? Это его собственная манера? Он же совсем мальчишка! Откуда свет? Как он это решил? Как добился такого объема?

А какие у нее глаза! Глаза…

Время оставалось сжатым. Жуковский понял, что если сейчас обернется, не сможет и секунды смотреть в глаза ребенку, о котором только что думал так снисходительно. Стыдно. Мальчик! Ты знаешь, кто ты? Как обернуться к тебе? Как тебя называть? Что сказать и о чем спросить? Можно я запишусь к тебе в ученики? А ведь тебе всего двенадцать лет…

Мадонну будто убрали под залитое дождем стекло… Слезы? Мне сорок два! Я тридцать лет о них не вспоминал.

Иван Геннадьевич поклялся себе поставить мальчика на ноги.

– Ян Рубенс?

– Да… – Ян с готовностью оторвался от стены и робко двинулся к Жуковскому, вытягивая шею. – Вам нравится? Это моя мама. Она… погибла. Разбилась на машине. С папой. А на руках – я. Но, правда, с фотографии. С моей. А мама, она из памяти. Я ее… помню.

– Рубенс… Ты не будешь великим художником.

– Почему?

– Потому что ты уже… великий художник.

– Я?

Жуковский решил больше ничего не смотреть. Он оставил Яну денег, подошел к бабушке и пообещал никогда, никогда не оставить ее внука без помощи. Женщина посмотрела пристально. Выдохнула. И больше уже никогда не вдохнула.

ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ

С Костей Холостовым они работали почти год. Получалось хорошо. Им не исполнилось и девятнадцати, когда их первый сингл вошел в топ в первую же неделю радиоэфира. Еще через одну вышел на первое место в национальном чарте одной из самых авторитетных музыкальных радиостанций. А радио тогда развивалось сумасшедшими темпами. Директор группы строил планы на Европу. Америку не рекомендовал – там другой менталитет, а тексты на английском, – они поймут слова, но не смысл, что будет губительно для дуэта на этапе становления.

– Почему английский? – спросил Костю Рыжий, барабанщик, самый старший в составе группы.

– Я рос за океаном, для меня английский – родной язык. И музыка та – тоже родная. Я не хочу писать на русском.

– Но у нас на английском никто не пишет и мало кто понимает. Ты не боишься, что тебя не примут?

– Боюсь. Но я не хочу писать на русском, – Костя всегда гнул свою линию. – Зато, благодаря Рубенсу, в Европе нас принимают на ура, – умел он оценить не только собственный вклад.

Первый альбом пришлось записывать спешно: публика требовала концертов, а ездить не с чем. Работали на износ, и Ян почти не рисовал – от усталости и нехватки времени.

Только несколько карандашных набросков Холостова…

И вот они готовились отмечать свое девятнадцатилетие – угораздило родиться в один день одного года. Костина подружка Марина усиленно флиртовала с Рубенсом, недвусмысленно намекая на какой-то суперподарок. Сволочь… Между прочим, у ее парня день рождения в тот же день! При чем тут я? Яна воротило, и он пытался заставить себя не радоваться тому, что между Костей и этой лахудрой намечается раскол.

Конечно, Марина была не лахудра, но в глазах Рубенса заслуживала еще и не таких «званий».

Холостов делал вид, что ничего не замечает, ценил неприступность и неподкупность Яна, но с опаской ждал, когда же тот сдастся.

Про Марину все знали всё: мужчины – смысл ее жизни. Костю ценили за терпение и уважали – за то, что добился статуса ее официального парня. Но она не переставала охотиться за любыми «достойными джинсами». А Рубенс был «очень достойными джинсами», и Костя это прекрасно понимал.

Особо стойкие с «лахудрой» ссорились, чем вызывали острое ее недовольство. Однако девица она была видная, стервозная, весьма неглупая, поэтому отказывали ей немногие, хотя подобное нарушение границ и грозило крупной ссорой с Холостовым. Ян «держался» уже четыре месяца. Он не любил Марину всей душой – как только можно не любить подружку человека, которого считаешь своим другом. Тем более раздражало Яна, что она постоянно пыталась то прижаться к нему, то погладить, то потрогать – за плечо, за локоть, за руку. И вот, после очередных прижиманий Марины в студии, Костя не выдержал: